"Высшая и самая характерная черта нашего народа -
это чувство справедливости и жажда ее. Вот тот народ,
который я увидел в Мертвом доме,
вот это и есть настоящий народ".
Виталий Кречетов ворочался на койке, натягивая на голову колючее одеяло, пытался думать о чем-то приятном: о доме, о прежней своей жизни, или считал до ста - но сон не шел. Накануне Виталий отбарабанил на промзоне почти две смены. То есть, смену и так называемые "хозработы", по сути, вторую смену на рабочем месте, только на час меньше, устал с непривычки зверски, а уснуть не мог. Предстоящий день пугал его своей неопределенностью.
В "Крестах"* после суда, в ожидании этапа, столько всего наслушался о "зоне", о воровских понятиях и законах!.. Был в камере один такой, бывалый, среди тех, кто шел по первому разу. Где он там сидел и за что - никто не знал, но столько всего порассказал он о тюремных порядках, столько наговорил, такой лапши навешал всем на уши, словно бы "оттянул у Хозяина" по меньшей мере, лет тридцать!..
Когда Виталий пришел на "зону", как же неприятно поразил его здешний беспредел! Никто по тем законам, о которых говорил бывалый, жить здесь и не думал, а особенно - блатари. Если надо было настучать, "вломить" кого-то, они, не задумываясь, и "стучали", и "ломили", если требовалось "скрысятничать", то есть украсть у кого-то сигареты или пачку чая, крали без зазрения совести, шарили по чужим тумбочкам, как тараканы. Когда же им становилось туго, не задумываясь, "ломились" к администрации и вступали в актив, только бы избежать расправы со стороны бывших товарищей.
Зато строго блюли выполнение этих законов другими. Не дай бог какому-нибудь мужику остановиться у здания администрации, например, укрыться от дождя под козырьком на входе!.. Сразу же подступали блатные: что здесь делаешь, не стучать ли собрался?.. Туго приходилось бедняге.
На "зоне", как и во всех советских лагерях, свирепствовал голод. Конечно, кормили всех одинаково, на каждого зека приходилась определенная норма продовольствия, вполне достаточная для существования. Жир, конечно, не нагуляешь, но можно питаться вполне сносно. Можно, если бы не блатные. Они отнимали пайку у зеков, объедали несчастных, обрекая их на голодное существование.
По воровским законам, по их понятиям, отнимать у мужика пайку считалось преступлением, за это, как утверждал бывалый, сами блатные могли и "на ножи поставить". Если, конечно, по законам. Обижать мужика нельзя, к тому же, настоящий вор и не должен много есть, это неприлично, это только мужики да "чушки" постоянно жрут.
Но эти и здесь нашли выход. Они ели мало, но часто. Как ни посмотришь - только сидят в своих углах и закусывают! "Хавают", как принято было говорить в этих кругах. В столовку они, конечно, не ходили, настоящим ворам сидеть за одним столом с мужиками не годится, "хавали" в помещении отряда, а за баландой посылали мужиков, и те приносили ее в алюминиевых кружках. В качестве такого носильщика частенько использовали пришедшего этапом с Виталием Крылова, он постоянно таскал эти кружки, иногда по несколько штук сразу. Он даже пришил на внутренней стороне телогрейки карманы, чтобы удобнее было таскать баланду. Как-то раз Виталий заметил, что Крылов поставил кружки на подоконник, быстро оглянулся по сторонам и плюнул в каждую. Виталию доподлинно было известно, что некоторые из тех, кто носил блатным баланду, даже мочились в эти кружки!..
Те блатные, которые были рангом пониже, в столовку ходили, и, как водится, выгребали из бачка по полной миске, вылавливая все, что можно, так что сидящим в конце стола доставалось в лучшем случае полчерпака жиденькой похлебки. Хорошо, хоть хлебную пайку не отнимали, хлеб как-никак спасал.... Мужики голодали. Вся работа, все производство лежало на них, они одни только и работали, и им же не доставалось в столовке ничего! И часто можно было видеть, как вечером, после второй смены, или после так называемых "хозработ", мужики косяками торопливо шли в столовку, надеясь хоть что-нибудь перехватить из оставшегося после ужина.
Особенно поразило Виталия отношение к так называемому "активу". В тюрьме много говорили на эту тему, и все казали себя знатоками, особенно те, кто только что пришел с "малолетки". А уж бывалый - тот все уши прожужжал этим активом. Вступить в "актив", или как еще говорили, "надеть косяк", считалось позорным, "западло", чем-то недостойным, сродни предательству, и все сокамерники били себя в грудь: да мы! В актив? Ни за что!.. Мужиками будем жить!
Но вот здесь, на "зоне", увидел Виталий, что значит этот актив, что значат эти "косяки", и чего на самом деле стоят все эти разговоры о воровском благородстве и верности воровской чести.
Весь разношерстый контингент осужденных делился на две неравные части. Первая, большая - это те, которые хотели потихоньку отсидеть свой срок, никого не трогали, никуда не лезли. Эта масса плыла по течению, главное для них - поесть, поспать, как-нибудь прожить день. Прожил - и ладно! Дальше они не заглядывали. Их, как скотину, гнали пинками на работу, и они покорно шли. Их заставляли прислуживать блатным, и они прислуживали: стирали портянки, заправляли постели, носили обед из столовой, выполняли другие работы. У них отнимали пайки в столовой, отнимали сигареты и чай во время выписки из ларька, отбирали посылки из дома. И ни один из них не роптал.
Эта группа в свою очередь подразделялась на опущенных, чушков и мужиков.
Ниже всех, как ни странно, стояли "чушки". Виталий помнил, как один тип у них в камере забавы ради составлял кроссворд, и был там такой вопрос: "Кто на зоне хуже педераста?" Ну, кто, ломал голову Виталий, может быть хуже? Куда уж хуже? Оказалось - есть куда! Хуже педерастов были "чушки"! Это была категория зеков забитая, зачуханная, опустившаяся и потерявшая все человеческое, и если их сами зеки не перевели в категорию "опущенных", то единственное - из отвращения. "Чушки" - так на Кавказе называют свиней.
Категория "опущенных" держалась особняком. Жили в отдельном отряде, в столовой у них были свои столы, своя посуда. И работали они тоже не на промзоне, как все, а в отдельном подвальном помещении. Там были установлены швейные машины, и "опущенные" шили рукавицы, спецодежду для МВД и тому подобное. Собственно "опущенных" насчитывалось не так много, большую часть этого отряда составляли те, кто с воли пришел уже с нетрадиционной ориентацией, много было и таких, которые отношения к подобному контингенту не имели, но их по прибытию почему-то сунули в этот отряд, навеки прилепив позорное клеймо.
Виталий смотрел на этих людей с содроганием. Это были изгои, нечто вроде прокаженных, от которых следовало держаться подальше. Не дай Бог заговорить с "опущенным", взять у него закурить, поздороваться за руку!.. Где бы ни оказывался осужденный из этого отряда, его неизменно сопровождали пинки и зуботычины. Их не пускали в кино, в библиотеку, во время выписки их отоваривали в специально выделенный день, им не позволялось шататься по плацу.... Бывалый рассказывал, как в зоне, где он сидел ранее, были два брата, один из них "опущенный". Они общались исключительно через "локалку", забор, разделяющий отряды.
Кречетов долго не мог забыть, как потрясла его одна картина. В соседней бригаде был парнишка, такой весь из себя веселый, жизнерадостный. Казалось, ничто не может его смутить, ничто не может омрачить его настроения, жил он весело и открыто, как будто и не в тюрьме. И вдруг Виталий увидел его в столовой за столом "опущенных": остекленевший, безжизненный взгляд, бледное лицо... В ту минуту Виталию стало по-настоящему страшно, холодное, мертвенное дыхание тюрьмы словно бы дохнуло в лицо. Спросил одного из их бригады, в чем дело, что случилось? Вроде бы не слышно, чтобы в последние дни кого-то "опустили"...
- Кто его знает! - ответил тот насмешливо и презрительно. - Что-то было в "Крестах", кого-то ублажил!.. Тюрьма!
А ведь были приятели, последней сигаретой делились, чуть ли не в обнимку ходили.
Большую же часть этой группы составляли "мужики". Они мало чем отличались от "чушков", разве были поопрятнее, но пахали точно так же, и точно так же блатные не пускали их в свободное время в комнату отряда до отбоя, и они наравне с "чушками" подпирали стены на лестнице. В эту группу входили в основном те, у кого были небольшие сроки, кто был осужден за бродяжничество, за алименты, за тунеядство. За это обычно давали от шести месяцев до года, редко два года, то есть, такие сроки, про которые блатные говорили уничижительно, что их можно "на одной ноге отстоять!". Этих всех скопом презрительно называли "бомжами".
Виталия сразу же предупредили, что с ними лучше не общаться, "с бомжами - вподляк", но он, тем не менее, как-то сдружился с одним из бомжей, пришедшим вместе с ним по этапу, тем самым Крыловым. Тот был осужден на год за тунеядство, хотя, бомжом и тунеядцем в прямом смысле этого слова не был. Он не бродяжил, имел дом, семью, где-то работал. Единственная его вина перед государством была в том, что не оформлялся по трудовой книжке, за это и посадили. В разговорах с Виталием он упоминал свои детские годы, как жил когда-то в Москве, как ходил в Кремль на новогоднюю елку, то есть, был не из простых. Но статья есть статья, здесь никто уже не станет разбираться - бомж ты, на самом деле, или нет.
Крылов имел вид солидный, осанистый, но духом был слаб, и естественно, что его сразу же взнуздали: помимо ношения кружек с баландой, он стирал блатным портянки, выполнял и другие работы. Иногда Виталий подзуживал его, застав в умывальнике за стиркой чужих портянок: "Да ты стахановец!.. За что тебя только посадили?". На что Крылов, осторожно оглядываясь по сторонам, заговорщицки сообщал: "Они думают, я им стираю, как надо, а я мылом намыливаю еле-еле!". И смотрел на Виталия покровительственно, гордясь своей отвагой и хитростью.
Однажды он чуть было не влип со своими хитростями в неприятность, как здесь говорили - "в блудняк". Блатные велели ему купить для них в ларьке полкило сливочного масла, за его, Крылова, счет, разумеется, а он купил четыреста грамм, и, гордясь собой, таинственно подмигивал Виталию. Но не успел отнести в помещение отряда, как блатные каким-то образом учуяли обман. Уж, как они пронюхали, неизвестно, а только прищучили Крылова всерьез. Но ему повезло, обошлось малой кровью: он получил пару оплеух и приказ - принести еще полкило масла. Поскольку он уже израсходовал отпущенный каждому зеку лимит, то пришлось менять свои сигареты на это самое масло, и он потом клянчил покурить у Виталия.
Крылов был заядлым курильщиком, и в зоне ему приходилось несладко. Он постоянно рыскал - где бы покурить. Как же раздражало это некурящего Виталия! Бывало, гуляет с Крыловым по плацу, хочется
