"Отпусти" - шепотом взмолился некто в тишине, когда пески пытались заглушать все, песчинки из часов дворца медленно переставали отсчитывать секунды, в воздухе рассеивались горстки пепла...
Дворец был сожжен главой нового государства, в котором пленными оказывались не только люди, звери, но и мысли - проходила его последняя ночь, обломки раскрашивались откинутыми оружиями воинов.
"Прости" - убегающие потоки волнений покидали разбитую голову (удар был падения и подъема одновременно: это была свобода).
Слово так долго было миражом, многозначным обличием счастья, к которому стремились и воины, и руководители, и она; что с болью вставала с колен, с изумлением отмечая руины.
"Мать" - тихонько позвала она, с трудом передвигаясь и прижимая руки к животу (его не оставляли ощущения штрихов железа).
Она оглянулась - никого не осталось, только в темном конце тонеля ходил юноша, апатически отмеривающий шагами пустоту; узнав его, она отшатнулась, вспомнив мучения.
Было ли это страданиями, не было ответа: кругом оковы, призраки битв и рассерженных соратниц, выставивших стрелы в спину, только с ним было спокойнее, во дворце, где не было места ударам плетей в пустыне.
Она оглянулась назад - у выломанных дверей во дворец лежала женщина, лицо и руки которой она помнила еще с младенчества - то была Мать, жестоко убитая ротой новой власти.
В это невозможно было поверить, не хотелось об этом и думать, тяжесть тишины превратила б эти догадки в убийственные.
Она торопливо подползла к ней, не в силах добежать, совершенно по-детски легонько толкая ее - Мать не отвечала, она была без дыхания.
"Мне больше некуда идти!" - с горечью шепнула она в пустоту, с усилием встав и проводив глазами нелепую картину: странный тип в костюме, до этого прогуливающийся по разрушенному дворцу, подошел к ней и бережно прижал к груди (была она маленькая, с хрупкой головой, без единого волоса, с закрытыми глазами, слабыми руками, испачканными в чем-то алом).
Она тоже перешла в иную реальность (не то сна, не то ужасной боли и смятений), тишина в ней пугает, а темнота покрывала пирамиды и золотеющие узоры стен порта.
Это... ночь, и по привычке ее глаза преданно обняли дорожки поста дворца: следовало проверить, все ли на месте (да только песчинки в часах умолкали все отчетливее и отчетливее).
Вот этаж для пирующих, место, гадко блестевшее рассыпанными алмазами, затоптанными коврами и подушками для гостей, потускневших от изощренного дыма и яств; росписи стен кислотно и жирно притягивали взор, как тени, часто мелькавших на них на пирах.
Вне них жизнь объявлялась интригой за каплю порта и рынка близ него, перестрелками с кланом воинов соседнего государства; того, что было уверено - рабство будет.
В ее голове уверенность превращалась в вопрос, в рассудке, что смутно вспоминал все те моменты; она нехотя ворочалась от этого на полу и морщилась от резкой тяжелой минуты незримого удушья (часы бесплодных поисков товарищей отняли последние силы).
"Оставь меня" - взмолилась она, дрожа всем телом, все ворочаясь (ею ощущалось, как юноша понес ее на руках, элегически поглаживая и прижимая к себе ее голову, пытаясь остановить одной рукой сочившуюся кровь).
Остановившиеся песчинки превращали серость обыкновенной ночи в переплетения причудливой саги; героем которой Мать так и не стала (она тяжело переживала это, как личную трагедию), в ней не должно быть места иному чувству, кроме ответственности перед командиром отряда, даже если плен разделил на время их.
Она пронаблюдала себя, наверное, скромно спрятавшую глаза среди обширного покрывала, теплого и роскошно расшитого камнями; саркофаг не спешил закрываться - юноша плакал, точно ребенок, терпя усталость от его тяжелой крышки.
"Не плачь по мне" - отвернула она взгляд и мягко положила ему руку на ладонь - он бессильно опустил ее, саркофаг захлопнулся. Юноша надломлено опустился рядом с ним, отчаянно прижимая к сердцу цепочку от наряда, ее наряда, скромно поблекшую от минуты происходящего.
Она ощутила умиротворенность и тихую грусть, наблюдая это, опустившись с ним, аккуратно тоже прикоснувшись к цепочке.
Он почувствовал ее глаза рядом и вдохновлено чуть улыбнулся украдкой (за этот миг он был готов все забыть и все принять, быть благодарным всем и за все).
"Спасибо тебе" - шепнула она ему на ухо и осторожно пошла вглубь полумрака дворца; превозмогая боль от того, что единственный пустой саркофаг был заполнен ею.
Будто песчинки насмешливо не хотели распоряжаться иначе, по справедливости, и отдать его настоящему герою, подарившему корону юноше, сохранившему еще на несколько ночей дворец, она вернулась к нему, ничком так и лежавшему у дверей - Мать все не отзывалась, хоть она это ждала.
Ожидание становилось тягостным, вызывающим депрессию и не оставляющим желания вспоминать что-то радостное, таинственное.
Но сквозь трещину мистики заглушающих ход песчинок, отблескивающих кровью, годами, мгновениями, опять пришли они, негаданно, точно возвращая в жизнь.
Она шла, не оглядываясь, перешагивая через упавшие оружия.
"Отпусти" - шепотом взмолился некто в тишине, когда пески пытались заглушать все, песчинки из часов дворца медленно переставали отсчитывать секунды...
