сознание, дадите нюхнуть, ну что вам объяснять, вы же сами все знаете!
Доктор спохватился и, снова извиняясь, сказал:
– Не переживайте, я ее продезинфицировал.
Во как! Он бы мне еще деревянным молотком в лоб дал! Для усиления обезболивающего эффекта! Машка испуганно посмотрела на меня, я бодренько кивнул ей – все, мол, хорошо, хотя сам совсем не обрадовался такой перспективе!
Ладно, пора шить, а то из меня скоро все кровь выйдет! Я зажал палочку зубами и отвернулся. Буквально через пару минут доктор спокойно сказал:
– Все, сестра, можно перевязывать.
Я даже ничего не почувствовал! На руке красовались четыре аккуратных шва. Вот настоящий профи! Но на Машку было страшно смотреть: глаза вышли из орбит, на лице ни кровинки, в руках мелкая дрожь. Доктор вывел ее из оцепенения:
– Сестра, приступайте к перевязке!
Машка встряхнулась и стала быстро перевязывать. Потом резко оглянулась и сказала кому-то:
– Принесите чистую рубаху!
Заботливые Машины ручки всегда действовали на меня лучше любых лекарств. Вот и сейчас она сняла с меня рубаху и стала нежно вытирать мне руку, потом живот и лицо. Она с любовью и жалостью смотрела мне в глаза, иногда целуя туда, где только что отмыла кровь. Она нежно приговаривала:
– Милый, любимый, я буду всегда о тебе заботится! Я не оставлю тебя никогда!
Такие слова и забота сведут с ума любого, я распластался по лавочке и «прибалдел»!
Хмельной председатель, чтобы мы в обиде не остались, хотел подарить бочку самогона, стадо коров и зарезать десяток свиней, а кур хотел отдать всех, без счета! Еще обещал принимать нас в колхозе, как самых дорогих гостей, всегда по высшему разряду, с девками и самогоном. Очень обрадовался, что я не буду в милицию заявлять. А я и не собирался, еще не ясно, кому хуже, мне или оглушенному казачку! От самогона мы отказались, а в колхоз обещали приехать при случае. После отказа от самогона председатель, совершенно игнорируя Машкино присутствие, сказал мне:
– Ну ежели самограй не хошь, бери любую дивчину, яка нравится!
Потом глянул на Машку и хитро подмигнул:
– А шо, две тоже не плохо!
Я засмеялся, а Машка стала тянуть меня в сторону от председателя. Потом она возмущалась – какой разврат в колхозе! Они там что, все двоеженцы?
К сведению, самограй – это разновидность самогона, а есть еще и самопляс.
В колхоз мы, понятно, больше не ездили, но председатель частенько передавал сало, колбаску, Машке еще сметану, масло, творог. Все переживал, что Машка такая худая, и звал ее к себе бригадиром! Говорил, якая боевая дивчина, пока бригадиром поработаешь, потом к себе замом возьму, а там, глядишь, и председателем станешь. От перспективы стать колхозницей Машку бросало в дрожь, а нас в смех, за что она злилась на нас, особенно на меня. Я называл ее то скотницей, то дояркой.
В училище ротный и взводные смеялись надо мной в голос, ротный говорил:
– Сколько лет служу, но первый раз вижу, что курсанта ранили казаки в бою на шашках! Руки-ноги в драках ломали, головы бутылками разбивали, с балконов общаг падали, под трамваи попадали, на заборах висли, но чтобы казаки, да шашкой! Такого не бывало!
Официально числилось, что я неосторожно порезался стеклом. Ротному тоже не с руки было такой случай светить, но он, похоже, не удержался и кое-кому рассказал, были у меня намеки от других офицеров про казаков и шашку. Но я делал вид, что не понимаю, о чем это они, молчал и не признавался.
Потом, когда мы вспоминали те события, то всегда смеялись, а Машка одергивала нас, говорила, что чуть не умерла от страха. Особо сильно ее поразило то, как врач огромной, загнутой, как турецкий ятаган, иглой дырявил мне руку. Она боялась, что он проткнет мне руку насквозь, и я умру от кровопотери! Бой на шашках ее не особо впечатлил, в темноте она мало что разглядела.
