зарабатывать-накапливать…».
Но это так, мысли. Всё в Андрюхиной жизни теперь иное, как и у этого матроса-киргиза, угодившего нести трёхлетнюю службу в свинарях. Различные судьбы москвича и киргиза в корне изменены и направлены в одно русло сроком по три года каждому. И этот срок не снимешь с себя на ночь, как просолённую от пота робу…
Работа подсобников-посудомоев на Прикамбузном хозяйстве выполнена. В часть Андрея «Газик» возвращает поздно, по темноте, и он, провонявшийся, разящий свиным духом (вот теперь настоящий «дух»!), приходит в роту.
Запах сразу чует Фурманов, нюх у которого, пожалуй, даже чутче, чем у «парня с носом» Косенко.
- Ну и духан от тебя, Андрюха! Рассказывай, где был?
- На свинарнике, где ещё, - устало отвечает Андрей. - Завтра, Олег, расскажу. А сейчас спать лягу - мне положено, с наряда сменился.
- Давай, давай, отдыхай, - поддерживает сочувствующе Олег.
Но на завтра, по иронии курсантской планиды, Брагин вновь в работе на камбузе: третий взвод бросили на очистку овощей.
Андрей всё же простыл, вероятно, на борту машины да на свинарных сквозняках, но держится он наравне со всеми.
Мероприятие по очистке овощей тоже не из развлечений, но - расковывающее, коллективное, шумное. Проходит оно в просторной разделочной комнате, где вооружённые ножами воины, сидят вкруг корзин, наполненных луком, картофелем, морковью и свёклой, очищают овощи и бросают в лагуны (те же бачки) с водой.
То в одном, то в другом углу звучат анекдоты, рассказываются забавные житейские истории, раздаются шутки-прибаут-ки. Пошло, остроумно, матерно. И, если бы можно было курить, – то совсем как на фронте в часы передышки. Только там передышка - от боёв, а здесь - от муштры.
Быдайко и Бончаров сидят рядом, слушают «воинов», не вмешиваются, не перебивают. И как-то даже забывается их присутствие. А ещё думается - не им, конечно, а кое-кому из курсантов: брось сейчас в настоящий бой этих лысых пацанов – ведь, ей, богу, не посрамили бы они, вот такие, затурканные с виду, не опозорили бы ни матросской формы, ни советского флота! Как не уронил бы чести матросской и тот неприглядный киргиз-свинарь с Прикамбузного хозяйства. Служба разная у всех, а Родина – одна, и долг перед ней – один. Так что, крепись, матросик, с честью переноси все тяготы и лишение военной службы!..
Очистка корнеплодов была после ужина. А днём в роте произошло маленькое событие: выдали первую «получку» - матросские три рубля шестьдесят копеек плюс курсантские, начисляемые ото дня прибытия в часть. Этим объясняются разные суммы в ведомости. В целом же, Андрей получил весомые пять рублей восемьдесят три копейки. Они сразу же разошлись на тетрадки, оплату фотографий и на сладкое в матросской чайной – пирожные и конфеты. Это из маленьких приятностей. А из паршивостей вот что.
Не учитывая, что Андрей только вчера сменился с наряда, его вновь вталкивают на ночь в наряд, хорошо хоть, что в наряд лафовый – в боевое резервное отделение (БРО). Это означает, что в течение суток ты обязан находиться в полной боевой готовности, спать на нерасправленной коечке в рабочем платье, готовый по тревоге ринуться а «бой», получив в оружейке личное оружие.
В эти дни в части началась подготовка к главнейшему событию сезона – Дню принятия воинской присяги. На территории белятся стволы деревьев и подкрашиваются бордюры, обновляется разметка на плацу, убирается мусор, красятся якоря и цепи, ограждающие клумбы. Внутри роты тоже наводится безукоризненный порядок – от протирки осветительных плафонов на потолках до подшивки подматрасников на постелях.
Не освобождённый для отдыха (БРО - наряд не суточный) Брагин одним из первых справляется с поставленной швейной задачей и просит у старшины разрешения прилечь: он ведь всё же в наряде находится, да и раздеваться ему не надо. Вид у курсанта плачевный и Быдайко разрешает. Андрей с наслаждением растягивается на коечке. Горячий туман моментально заливает слезящиеся глаза.
«Наверное, и я заболеваю... заразился... ведь почти весь взвод переболел…», - успевает подумать он, впадая в забытьё.
А вскоре, почти перед самым отбоем, когда шитьё большинством курсантов закончено, во всей части вдруг вырубается электричество. Свет гаснет не только в ротном помещении - гаснут уличные фонари за забором и окнах близлежащих пятиэтажек. Однако никакой тревоги в части нет, как и в роте, как и для резервного отделения. Спит себе, горящий от температуры Андрей…
Непривычная непроглядная тьма и недоумённая тишина повисают в спальном помещении. И вот, немного погодя, в этом неестественном безмолвии чей-то картавый для конспирации голос подаёт ехидную негромкую команду:
- Старшина 2-й статьи Бончаров, смирр-но! За нарушение светового режима объявляю вам два наряда вне очереди - в гальюн!
- Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! - потрясает камуфляжную темень. В общем хохоте, гаме и шуме слышится ещё одна мстительная реплика:
- А Быдайко отправить в месячную командировку на Прикамбузное хозяйство - командиром пятой роты!
- Гы-гы-гы!- неистово ликует незримый личный состав, дорвавшийся до воли излияния чувств.
Где-то в темноте молчат потрясённые, оглушённые и униженные старшины. Лишь Ширеев первым пытается урезонить свой взвод.
- А ну, прекратить смех! - шипит он в чёрном пространстве расположения 1 взвода, где понемногу снижается шум. Но слишком медленно снижается…
На этот всеобщий неконтролированный шум - как вспышка в ночи, как выстрел - вдруг раздаётся, рассекает тьму сабельнозвонкий, свистящий, грозный, всеми узнаваемый голос Столешнего:
- Рота, ма-ал-чать!
Возглас резок, хлёсток и беспрекословен. Вероятно, каждый вздрогнул от него, вжал голову в плечи. Рота захлебнулась, заглохла точно двигатель автомобиля, проглотившего последнюю каплю топлива в лопнувшем карбюраторе.
- Трошин, принеси из старшинской аккумуляторную лампу! – командует владыка-невидимка исполнителю-невидимке. И пока Трошин движется наощупь в старшинскую комнату, Столешний прожигает тьму невидимым взглядом и слышимыми словами:
- Вы что, ё… вашу мать, вы что, «духи» засраные?! Борзануть в темноте решили? Думаете, даром пройдёт? Темнотой спишется? А - ни хрена!!!
Он смолкает. Тишина такая, что каждому слышно сдержанное дыхание соседа.
- Трошин! Ты что там, так как в манде ковыряешься! – грозно кричит Столешний.
В вестибюле в ту же секунду появляется качающийся луч света. Трошин с лампой в руках торопится на голос разгневанного годка, не совсем разглядев ещё, где тот находится.
- Сюда неси! - ориентирует его замкомвзвода.
Рота выжидающе молчит, всматривается в зыбкое освещение. Что-то да сейчас будет...
Трошин подходит к Столешнему. Оба они стоят недалеко от входа внутри спального помещения.
- Рядом стой, свети! – говорит ему командир. И командует во тьму:
- Рота! Построиться на своих местах в среднем проходе!
Зашевелилась мгла, зашуршала.
- Всем строиться! Не шхериться под коечками! Живо! («Шхериться» - прятаться).
Курсанты выползают из межкроватных проходов, поднимаются с баночек, на которых сидели, подшивая подматрасники, выстраиваются в шеренгу по обеим тёмным сторонам средней палубы.
- Свети туда! – направляет действия Трошина Столешний, указывая вглубь помещения. И туда же обращает зловещий вопрос-приказ:
– Кто кричал в адрес старшин – шаг вперёд!
Молчат шеренги. Неразборчивы лица в бегающем свете лампы. Столешний делает несколько шагов вперёд, подходит к 3 взводу. Трошин адъютантом следует рядом, освещает.
- Кто кричал? – спрашивает старшина, обводя освещёнными блистающими очами подчинённых. Белки глаз поблёскивают фосфором, как у филина.
– Кто кричал, герои? – он подступает к самому рослому во взводе курсанту-киевлянину по фамилии Прищепа.
- Ты?
Прищепа молчит, возвышаясь худой шеей над головой Столешнего.
- Ты? – переспрашивает командир и, не дожидаясь ответа, резким боксёрским крюком бьёт курсанта в живот.
Прищепа охает, сгибается, приседает и, задохнувшись, хрипит:
- Та вы шо, нэ я, товарыщ старшина…
Но Столешний, поразив гиганта изначально - чтоб всем наглядно было! - уже переходит к следующей жертве. Ею оказывается курсант Юмашев.
- Ты? – гневно вопрошает палач, сверкая белками.
- Откуда я? – дрожащим голосом отвечает перепуганный Юмашев, и непроизвольно отклоняется, прикрывая руками живот.
- Смирно стоять! – рявкает Столешний. – По уставу отвечать!
- Никак нет, товарищ старшина первой статьи! – выпаливает Юмашев, распрямившись, и тут же получает молниеносный крюк.
- А кто? Кто, трусы?! – лихой старшина оглядывает мрачные стороны прохода, где застыли тени беззвучных «духов». – Выйди! Шаг вперёд, я сказал!
Молчат курсанты, смотрят себе под ноги. Водит ядовитым лучом - с шеренги на шеренгу, с ног на лица - Трошин, ослепляет глаза, точечно выявляя отдельных подчинённых.
«Кто же?» - думает дознаватель.
«Кто же?» - думает рота.
Растёт всеобще напряжение…
И тогда из шеренги 3 взвода делает шаг вперёд «шкодный» курсант Цыкин. У него виноватый вид. Даже при тусклом освещении видно, что Цыкин от волнения бледен, как мертвяк.
- Ты-и?.. – изумляется Столешний. Он подходит к курсанту и без дальнейших слов вонзает в корпус его стальной кулак. У Цыкина подкашиваются ноги, но мощный замкомвзвода подхватывает виновника за воротник робы, удерживая его рукой, чуть ли не навису. – Сто-я-ать!
Растопырив ноги, Столешний, как непобедимый кулачный боец, обводит беспощадным взглядом безмолвные пятна лиц «духов».
- Кто ещё?
Рота не шевелиться.
- Кто второй раз кричал, спрашиваю!?
Гробовое, чёрное безмолвие в роте.
- Что ж, тогда всю ночь будем выяснять - кто! – обещает инквизитор. - Только учтите: этого за смелость (он встряхивает за шкирку Цыкина) я прощу, а второго сгною в нарядах - за трусость!
Старшина выпускает ворот Цыкина из цепких пальцев.
И тут взор его останавливается на Брагине...
«Чё он смотрит, как будто это я кричал?» - думает Андрей взволновано. А Столешний, оттолкнув Цыкина, уже делает шаг к нему, к Брагину, к очередной цели.
- Может ты?
Андрей напрягается, чувствуя, как задрожали и наливаются нервной защитной силой все мышцы тела.
«Сейчас подойдёт и врежет на виду у всей роты. Засмеют потом, говорить начнут: «Брагин - каратист липовый», - думает он. А расстояние между старшиной и им неизбежно сокращается...
«Ещё два его шага – и произвожу удар на опережение… - как секундомер, стучат о черепную коробку Андрея мысли. - И будь что будет…».
- Второй тоже я… - вдруг подаёт голос в спину Столешнего надломленный нарушитель Цыкин. Он маячит на заднем плане и еле удерживается на ногах, похожий на подраненного цыплёнка.
Однако теперь слова курсанта звучит неубедительно. Всем ясно, что второй - это не он, не Цыкин, а кто-то другой. А Цыкин просто геройствует, оговаривает себя ради всех, раз уж нашёл мужество признаться первым.
Столешний, снова удивлённый, оглядывается, останавливается и внимательно смотрит на «духа»: откуда в таком тщедушном теле такой, воистину отчаянный дух? Ведь врёт, стервец, прикрывая кого-то?
- Ты чужую вину на себя не взваливай – не унесёшь! – говорит замкомвзвода «герою» (а остановился-то буквально на расстоянии вытянутой руки от Андрея, как раз на
