взяла меня за руку и потащила в комнату.
Потом, встала на коленки на диван, подняла халатик и улыбнулась мне.
- Не горюй, мальчик мой.
Снова секс. Она опять рычала, хохотала, а в подъезде кричали и плакали; поднимали мёртвое, отёкшее тело. В какой-то момент, она повернулась, посмотрела на меня, и я увидел лицо своего покойного соседа, синее, отёкшее. Вскрикнул, отдёрнулся. Она спохватилась, подошла ко мне и дотронулась до щеки, тяжело дыша, а в горле у неё что-то клокотало. Лицо снова было красивое, ласковое.
- Ты испугался? Я хотела немного повеселиться... Внести разнообразие. Малыш...
- Больше не надо, - ответил я, не скрывая отвращения.
Потом, она ушла, сразу же, как мы закончили. А в груди осталось щемящее чувство. С любовью и страхом, я смотрел, как она нарочно наступает на разбросанные по подъезду цветы. Она уходила по последнему пути покойника, специально вдавливая в землю свои маленькие каблучки".
Сначала мне показалось, что автор - просто сумасшедший извращенец. По первому (и последнему) впечатлению так и получалось. Но, вспомнив тела без голов, куски мозгов на стенах, я снова посмотрел на тетрадку. Чёрт побери, неужели это правда? Зачем, тогда, я окунаю руки в это дерьмо? Эта медсестра, ведь, где-то бродит и, не, дай бог, она постучит в мою дверь. Я невольно прислушался к тишине в квартире. Мама с папой на работе. Батя, конечно, расстроится, узнав, что я завалил вступиловку. Но быстро отойдёт. А матери, по-моему, музыка совсем не важна. Она всегда хотела, чтобы её сын был бизнесменом, и толкала меня на всяческие экономические факультеты, не понимая, что, максимум, кем бы я стал - это бухгалтером. Эх, мама, мама, бизнесменами становятся и без экономического образования. Причём, благополучно. За этими мыслями я перевернул следующую страницу тетради.
"В сексе можно погрязнуть, утонуть. Секс - пучина. Розовая пучина, с примесью голубого и серого. В нашем с Ланой случае - чёрного".
30 ноября.
Всю неделю мы не выходили из квартиры. А мой рак прогрессировал. Я чувствовал это. Если бы не Лана, я бы помер уже числа двадцать пятого, но она... Она словно не давала мне откинуться, была моим аквалангом, трубкой, соединяющей меня с жизнью. Как хорошо, когда мало лишних вопросов. Ей совершенно не было интересно, что я - сирота, что я работаю на заводе, получая слёзы вместо зарплаты, снимая вот эту самую конуру за половину заработка. Всё - к чертям! как любила говорить она, когда опрокидывала последнюю стопку, и мы шли в комнатушку.
За эту неделю умерло ещё два моих соседа, и маленький ребёночек пару этажами выше. Но мы этого не замечали. Мы погрязли в пучине, изредка выныривая, чтобы налить стопку... Розовый секс, серая водка, чёрная, холодная жижа, и отёкшие конечности.
Лана больше не "шутила", а я совсем забыл про синее лицо соседа, ухмыляющееся и смотрящее на меня во время секса. Будь, как будет, думал я, она - моя женщина, она - шикарна и красива. Господи, да что ещё нужно молодому девственнику (бывшему), которому осталось жить до весны? Лучших дней жизни я себе и не представлял! Порой, провожая Лану, а потом сидя один в пустой комнате, я думаю - а неплохая жизнь! Я не гажу под себя, дети не смотрят с ненавистью, они не желают моей смерти, чтобы избавиться от срущего старика... Чёрт побери, мне - двадцать один, у меня шикарная женщина и шикарный секс... Может быть...
Однако, порой, когда мы с Ланой лежали голые на кровати, и она говорила мне о своих прежних мужчинах, сердце щемило, и я испытывал что-то сродни ревности. Вот бы, думалось мне, и ей рассказать про какую-нибудь мою бывшую, чтобы она почувствовала то же самое...
Я устал от плачей соседей. Стенания давили на психику. Каждый раз, когда Лана была у меня, выносили гроб, и всякий раз, гроб падал, а она смеялась. На третий раз засмеялся и я...
Позавчера она пришла злая, растрёпанная.
- Что-то случилось?
Она подняла на меня свой пронзительный взгляд, тёмные глаза сверкнули и тонкая бровка приподнялась:
- Я устала...
- От чего? Водку будешь?
- А, давай! - вскрикнула она, скинула свои туфельки и прошлёпала на кухню.
Я поспешил за нею, открыл бутылку и разлил по стопкам.
- Я люблю тебя, - улыбнулся я.
Она вздохнула, подняла свою стопку и посмотрела на меня, сквозь стекло.
- И я!
- Так отчего устала? - какое-то тревожное чувство не давало покоя.
Лана не спешила с ответом. Она потянулась, мотнула своей густой, чёрной копной.
- Дохнуть тут больше некому, - оглядела она кухню.
- Будто в этом дело, - пожал плечами я.
- Может, и не в этом...
Она погрустнела, посмотрела на меня. А потом дотронулась до живота. Я почувствовал холод её ладони.
- Уже скоро? - спросила она.
Я кивнул, обхватив её кисть своей, и сжал.
- Хочешь, скажу число? Время?
Я похолодел. Рука затряслась.
- Нет, - ответил, как можно спокойнее.
- Никто не хочет, - прошептала она, наливая ещё, - давай, сегодня напьёмся, и у меня тут есть кое-что...
Она залезла в разрез своего прекрасного бюста и достала папиросу.
Секс был чудесный! Мы носились по всему городу, вдыхая ароматы собственного пота и эндорфинов. Так прекрасно! И уже совсем не страшили эти Ланины игры. Сначала, она, сидя на мне, оказалась соседом сверху, с завалившимся на бок языком и посиневшим лицом, потом соседкой через стенку, которая умерла, выбросившись из окна. Это случилось, когда Лана лежала подо мной, и я, вдруг, увидел наполовину смятое лицо, с выкатившимся глазом и чем-то вязким и холодным на щеке... Страшно не было. Было хорошо. Лана рычала, громко, как тигрица в брачный период, как животное, и один раз, даже, я увидел белоснежные клыки и выкатившиеся глаза... Совсем не страшно. Хорошо...
Когда она ушла, я включил своего любимого Паганини и радовался, как сумасшедший, допивая водку. Когда-нибудь, думал я в алкогольном бреду, я сделаю свой инструмент. Из кожи - вскочил я, совсем помутившийся.
В детстве, в детдоме, нас учили играть на пионерских барабанах. А что?
Как там говорится - мы играем то, что хотим играть? Вцепившись в это правило, можно и на барабане сыграть скрипку, подумал я и уснул".
Я поёжился. Теперь становилось понятно, что к чему. Перевернул страницу.
"Дьявольщина, этот секс...
2 декабря
Болезнь совсем меня сцапала, обмотала, окутала, убивала. Сегодня я харкнул кровью, - впервые за всё время, а потом, ближе к обеду, заболел живот, так резко, словно кто-то внутри обхватил мои кишки и выжимал, как намокшую тряпку. Я упал, скрючился, и в таком положении провалялся почти до вечера, изредка всхлипывая от жалости к самому себе. В часиков семь обещала придти Лана. Кое-как, я встал, снова залетел в ванную, и снова блеванул. Боли отступили, чему я несказанно обрадовался, потом посмотрел на часы - восемнадцать тридцать. Я помылся, расчесал свою рыжую, непослушную копну, уселся ждать, чувствуя, как в животе ещё покручивает, но - терпимо.
В дверь постучали ровно в семь. Улыбнувшись, я вскочил с кровати, и побежал открывать. На пороге стояла моя красотка, и какой-то длинный тип, улыбавшийся и явно "под шафе".
- Друг детства, - улыбнулась Лана, заметив моё недоумение, - а то, что мы с тобой всё вдвоём, да вдвоём. Впустишь?
- Да, да, - промямлил я, глядя на незнакомца.
- Игорёха это, - кинула Лана через плечо, проходя в кухню.
Сразу было видно, что они друзья с детства, если не брат с сестрой, потому что Игорёха скинул небрежно свои коричневые, ужасные туфли и, похлопав меня по плечу, проскользнул на кухню. В руке он держал большой, позвякивающий пакет.
Закрыв дверь, я посмотрел в зеркало. У меня покраснели глаза, словно я просидел за компьютером весь день, - белки покрылись бардовыми трещинками, верхнее веко потяжелело.
- Родненький мой, ну что ты там стоишь? Беги к нам, малыш, будем знакомство отмечать. Кажется, ты так и не представился нашему гостю!
Я поспешил на кухню. Нервничая, протянул руку Игорёхе и промямлил своё имя. Парнишка улыбнулся, горячо потряс мою кисть и заговорил с Ланой. Захотелось плюнуть ему в лицо.
Игорёха не понравился мне с первой рюмки. Даже пьянея, мотая своим языком, я не находил в этом большеротом, длиннолицем брюнете ничего хорошего. А ещё он, что-то рассказывая, постоянно смотрел на Лану. Та, в свою очередь, хохотала, как сумасшедшая, блестела своими большими, тёмными глазами. Что у них общего, думал я, ревнуя, как осёл, пытаясь вставить какие-то шутки, но - тщётно, - Лана и Игорёха будто бы и не замечали меня.
Мы уговорили одну бутылку, потом, начали вторую, под хохот Ланы и тупейшие истории её дружка. Я пьянел, а мне всё подливали и подливали. Игорёха частил:
- ... и вот такие дела - я один, а их много, обезьян городских. Трущобных крыс. Говорю им, мол, ребята, пожалейте болезного, а они мне...
- Что у тебя? - спросил я, бесцеремонно прервав его словесный понос.
Игорёха глянул на меня, как будто только теперь вспомнил о моём существовании и быстро ответил:
- Рак... Ну, вот, говорю, рак у меня, а они...
Я тяжело задышал, живот опять скрутило, но я сдержался, чтобы не закричать.
- И у тебя?
- И у меня, и ещё у миллионов людей. Так вот...
- У меня просто тоже... - прошептал я, смотря в стенку.
Лана нахмурилась.
- Зайка, пошли, перекурим, - бросила она мне, вставая из-за стола.
Мы вышли на балкон. Холодная, ноябрьская ночь показалась мне чудесной и освежающей. Воздух приятно пах.
- Кисуня, - начала она, - зачем ты намекаешь нашему гостю о болезни, напоминаешь ему о ней? От другого здорового, ещё ладно, но от тебя - не ожидала. Ты же знаешь, какого это ! Как так...
Она посмотрела на меня огромными, тёмными глазами, цветущим, как никогда лицом. Я замялся.
- Нет, я не о том... - начал было.
- Хватит! Мы с Игорёшкой дружим с детства. Я не хочу, чтобы ты его огорчал.
- Не особо-то он и огорчился!
- Ты ревнуешь? - улыбнулась она, и её белоснежные зубы блеснули в свете луны.
- Нет! Просто, я думал нам хорошо вдвоём, а тут Игорь... Я не против твоих друзей, но...
Она приложила палец к моим губам и покачала головой.
- Не надо. Мы любим друг друга, и это всё, что стоит помнить. Остальное - секс.
Мы уговорили вторую бутылку, появилась третья. Лана, кажется, совсем не пьянела, а, вот, у меня в глазах всё плыло, тело шатало из стороны в сторону. Игорёха держался молодцом, только язык заплетался. Опрокинув в себя ещё рюмку, я повалился на стол и уснул.
Проснулся посреди ночи, на своём старом диванчике. Сначала услышал какие-то шорохи, открыл глаза. А потом словно кто-то кипятком окатил всё внутри. Звук этот не спутаешь ни с чем. Лана стонала громко, сильно и сладко. Я почувствовал, что кровать трясётся мерными движениями: вверх, вниз, вверх, вниз... Я повернул голову направо: Лана, совершенно голая (как, впрочем, и Игорь) сидела на своём дружке и... Не буду описывать, противно. Я попытался закричать, подняться, но Лана приложила руку к моей груди, и стало тяжело, будто бетонной плитой придавило. Ноги и руки сковало, шею тоже. Я мог видеть только свою любимую, закатывающую глаза, изредка поглядывающую на меня своими тёмными глазами.
Вдруг, звуки померкли, а пространство стало огромным. Стены и потолок комнаты куда-то исчезли, остались только мы втроём. Потом, заиграла музыка Вивальди, по-моему "Времена года. Зима". И, впрямь, стало холодно, слёзы текли из глаз, когда я смотрел на свою любимую, которую в сантиметре
