можно признать справедливой догадку В.Я. Проппа, “что Микула пашет на общинной земле” (В.Я. Пропп “Русский героический эпос”, с. 381, М., 1999).
Если Микула всё-таки бог, то как его звали на самом деле? Прямых указаний нет, можно лишь предполагать. Балтийские славяне жили на землях, где когда-то располагалась Лужицкая культура (XIII-IV вв. до н.э.), оттуда и расселялись древние венеты. Но славяне не были там гостями, они сами произошли от лужицкого населения и не меняли своих территорий, а племена, что были известны во времена античности, на тех же местах жили и в период средневековья. Балтийские славяне дольше всех сохраняли наследие венетов, да, собственно, венетами и оставались. Потому соседи и продолжали их называть венедами или вендами. Главным венетским богом был Белин (Белен, Велен) – солнечный бог, которого римляне отождествляли с Аполлоном (Йожко Шавли “Венеты: наши давние предки”, с. 65, М., 2002). В восточнославянских верованиях имелся персонаж с очень похожим именем – Белун, дух, помогавший при полевых работах, даривший людям счастье и удачу (“Белун” // “Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона”, т. V, с. 240, С.-Петербург, 1891; “Белобог” // Е.М. Мелетинский, ред. “Мифологический словарь”, с. 91, М., 1991). Среди балтийских славян распространилась вера в доброго Белого бога, противостоящего злому Чёрному богу, об этом сообщал Гельмольд. Их имена остались в топонимике: в земле лужицких сербов две горы названы Bjely bуh и Corny bуh (“Белобог” // “Мифы народов мира”, т. I, с. 167, М., 1991; “Белый бог или Белбог” // “Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона”, т. V, с. 246, С.-Петербург, 1891). Но славянской мифологии свойственен не дуализм, а представление о трёхчастном делении мира по вертикали. Поэтому представление о противоборстве Белого бога с Чёрным богом следует отнести к фольклору, оно основано на позднем толковании имени главного божества венетов.
Вот мифы об этом боге и были использованы при сочинении преданий о князе-пахаре. А почему занялся пахотой сам бог – тут в каждом из венетских племён могли предлагать свою версию. Может и не в каждом, но единообразие вряд ли достижимо. Да и с течением времени объяснения могли меняться. Например, пахал, создавая живую природу на земле. Или победил чудовищного Змея, потом запряг его в плуг и заставил пахать, оставив исполинские Змиевы валы. Или на небе пахал золотым плугом облачные нивы, а его пиво – это дождь. Слишком мало сведений сохранилось с языческих времён и многие черты образа Микулы теперь не поддаются объяснению.
— Откуда взялось прозвище Селянинович? Уж точно не от крестьянской жизни. А может здесь проявилась солнечная природа Микулы? Ответа нет.
— Почему именно Микулу “любит матушка сыра земля”, за какие великие заслуги? Доверила ему даже самое ценное – тягу земную. А ведь эта “тяга” – нововведение. В древности люди ничего не знали о всемирном тяготении. Тогда что такое хранил Микула в своей суме перемётной? Заглянуть бы туда, да нет возможности. Неподъёмная сума встречается ещё в осетинском предании (“Сказания о нартах. Осетинский эпос”, с. 220-221, М., 1978) и в македонской песне (“Королевич Марко теряет свою силу” // “Песни южных славян”, БВЛ, с. 202-208, М., 1976). В обоих случаях главный персонаж безуспешно пытается поднять найденную суму, но только по колено увязает в земле. Почему-то ему и в голову не приходит раскрыть суму и познакомиться с её содержимым. Всё это выглядит, как краткий обрывок забытого сказания, первоначальный смысл которого давно потерян. Вот и используют этот обрывок в рассказах о популярных героях. В составе русской былины он выглядит естественно, только можно ли былину считать исходным вариантом? Былинные тексты многократно переосмысливались и переделывались сказителями, ничего не ведавшими о языческой старине.
— Какая богиня земли любит Микулу? Балтийские славяне почитали в своих священных рощах Живу, культ которой охватывал всё славянское Поморье. Но её образ вобрал в себя и локальные культы, о которых сейчас ничего неизвестно. И неизвестно, с каким из них связан былинный сюжет.
— Есть такой эпизод в былине, когда Микула Селянинович приводит Вольгу к себе домой: “Приехали к палатам Микулиным. Выходили три дочери Микулины, три паленицы удалыя: Марья Микулична, Василиса Микулична и Настасья Микулична, и принимали Вольгу с великой честию…” (“Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, т. II, №147, с. 338, М., 1910). Микула живёт в палатах, подобная роскошь была доступна лишь высшей знати. И какое отношение к Микуле имеют удалые поляницы? Если верить Гомеру, то амазонки обитали в Пафлагонии (область на южном побережье Чёрного моря напротив Крыма), основное население которой составляли венеты. Так не от венетов ли славянские поляницы?
— Какова судьба образа Микулы Селяниновича на Руси? Не связан ли с ним Илья Муромец: если Микулу “любит матушка сыра земля”, то Илья получает от земли свою силу? Хотя, может, это и совпадение.
— Когда у Микулы появилась лошадь? В Европе пахали на быках, а в былине о Святогоре Микула ходит пешком. Может быть, уже на Руси былина подверглась переделке? Или в древности существовала легенда о чудесной кобылице универсального назначения? Называл её Микула по-простецки Унеси-голова и резвости она была невероятной:
“– Садился я на свою на кобылицу,
– Только видели они меня-де саждаючи,
– Да не могли-то меня увидать поезжаючи –”
(“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. III, №255, с. 317-318, С.-Петербург, 1900)
Вольга вполне мог поначалу не слишком поверить рассказу Микулы, решить, что пахарь прихвастнул, но вскоре и сам убедился в его правдивости:
“У оратая кобыла ступью пошла,
А Вольгин конь да ведь поскакивает.
У оратая кобыла грудью пошла,
А Вольгин конь да оставается”
(“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. II, №156, с. 521, С.-Петербург, 1896)
“Оратаюшки кобылка шагом идёт,
А Вольгин-то конь поскакивает,
Оратаева кобылка рысью пошла,
А Вольгин-то конь оставаетце”
(Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. “Былины Пудожского края”, №8, с. 131, Петрозаводск, 1941)
А теперь сравним русскую былину с историческими письменными свидетельствами. Рассказ древнегреческого историка Арриана (II в. н.э.) о скифских лошадях обнаруживает заметное сходство с былинным рассказом, ну словно как два параллельных текста: “Их вначале трудно разогнать <…> но зато они выдерживают какие угодно труды; и тогда можно видеть, как тот борзый, рослый и горячий конь выбивается из сил, а эта малорослая шелудивая лошаденка сначала перегоняет того, затем оставляет далеко за собою и гонится за зверем; она выдерживает скачку до тех пор, пока олень не выбьется из сил…” (Арриан “Об охоте” // В.В. Латышев “Известия древних писателей о Скифии и Кавказе”. Том I. “Греческие писатели”, с. 520, С.-Петербург, 1890).
Сходство усиливается ещё и тем, что скифы, подобно Микуле, предпочитали ездить верхом на кобылицах: “Скифская конница известна славой своих лошадей <…> Во время войны скифы предпочитают использовать кобылиц, потому что они, испуская мочу, не приостанавливают бег” (Гай Плиний Секунд Старший “Естественная история” // A.B. Подосинов, М.В. Скржинская “Римские географические источники. Помпоний Мела и Плиний Старший”, с. 207, М., 2011).
Лошадь Микулы не местной породы, он сам признался, что купил её жеребёнком за очень большие деньги (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, т. II, №156, с. 522, С.-Петербург, 1896). Такой же невероятно резвый конь имелся ещё у Ильи Муромца и тоже купленный, только этот конь был белой масти: “…да на-манер всё белого” (“Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №42, с. 208, М., 1901); “Кабы ехати ему на стольнёй Киев-град, / На своем-то коне-ле право белыём” (Н.Е. Ончуков “Печорские былины”, №53, с. 223, С.-Петербург, 1904). Но вот где и у кого были приобретены чудесные лошади – об этом былины умалчивают.
В русской сказке “Марья Моревна” чудесными кобылицами владеет баба-яга. Но она совершенно непохожа на нашу лесную ведьму, просто привычным прозвищем в фольклоре обозначен непривычный женский персонаж. Эта баба-яга живёт не в лесу, она на просторных лугах пасет своих кобылиц. Кто управится с ними в течение трёх дней, тот получит в награду чудесного жеребёнка. А лучшим конем в сказке оказался самый неказистый, как в и рассказе Арриана (“Народные русские сказки А.Н. Афанасьева в трех томах”, ЛП, т. I, №159, с. 303-304, М., 1984). На разведении лошадей специализировались степные народы, открытый простор тоже указывает на степь. Русичи со степняками не только воевали, но и торговали с ними часто. А главным богатством степняков были многочисленные табуны лошадей. Из текстов былин можно уяснить, что на Руси ценились лошади степных пород по причине их выносливости. Но возможно ли найти в русском фольклоре следы давних контактов праславян со скифами? С тех пор население степи много раз менялось, старинные воспоминания стирались и перемешивались, так что и концов теперь не сыскать.
— Какое событие отобразилось в союзе Вольги и Микулы? Археологически зафиксировано в V-IV вв. до н.э. объединение Лужицкой и Поморской культур (венетских). Но простирается ли историческая память до такой глубины? Или же она простирается ещё глубже? В одном из вариантов былины Вольгу безмерно удивил сам факт пахоты, он даже и не подозревал, что пропитание можно добывать таким способом:
“Да много я по свету еждивал,
А такого чуда я не видывал.
Рыбой щукою ходил я во синих морях,
Серым волком рыскал я во темных лесах,
Не научился этой я премудрости,
Орать-пахать да я крестьянствовать”
(Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов, сост. “Былины Пудожского края”, №8, с. 131, Петрозаводск, 1941)
Какая же древность отразилась в былине, если целый народ вдруг открывает для себя земледелие? Пока больше вопросов, чем ответов, так что тайна Микулы Селяниновича не может считаться разгаданной.
