Значит… — снова забрался в свой саквояж, достал ампулы, смешал в одном шприце и уколол.
— Может, надо было температуру измерить?
- Не учи ученого! Ты градусник видел? Я, у вас, нет! Зато рукам своим доверяю. Жар у нее. Вон, вся в поту и озноб бьет. Укрыл бы лучше, подругу.
— Так жар же.
— Деревня.
— Это когда горит человек – охлаждают. А у нее лихорадка, руки и ноги как ледышки. Носочки надень. Укрой. А вот на голову и компресик можно, но не ледяной.
Через час они снова уселись на кухне.
— Не будь букой, налей! Ехать мне сейчас домой нельзя. А спать, негде.
Данило и сам уже подумал, что пару капель коньяка не повредит им, поэтому, добавив закуски, достал непочатую бутылку и рюмочки. Выпили молча. В скорости повторили, но уже с произнесенным Глебом тостом:
— За твою незнакомку. Чтобы все у нее было хорошо, и мы познакомились, как нормальные люди!
А еще через полчаса, выпив на одну рюмку больше, Глеб не удержался и начал разговор, который просто рвался из него:
— И все равно, я чего-то не понимаю. – Данило вопросительно уставился на друга. А тот сам уже продолжал: — Она и твои барышни.
— И чем тебе Ника не приглянулась?
— Да я еще и рассмотреть не смог. Я про другое. Какие девушки вокруг тебя крутятся.
— В том то и дело, что крутятся.
— Не понял. – удивился Глеб и уставился на друга.
— Что тут не понять? Давай будем откровенными. Любую вспомни. Да – ноги от ушей, молодость как первоцвет. Но глаза – пустые! Разговоры – короткие! Не успели переспать, причем, практически всегда, после нескольких часов знакомства, дальше, как по одному сценарию: «Дорогой! А ужинать, мы, где будем? Любимый – а ты мне денежку дашь? Ой, зая, я сегодня такие сережки видела, а к ним колечко…» Да какой я зая?! Я себя, поверишь, почти всегда, этаким банкоматом ощущал.
— А эта не такая?
— Ника?! Ника другая.
— Да ладно.
— Складно! Вот мы с ней месяц живем, а она еще ни разу, ни на что не попросила.
— То есть, вы тут живете за ее счет?
— Практически. Самому стыдно, но за квартиру платит она. Я привожу продукты, и только. Но это же я сам хочу! Чувствуешь разницу? Она даже не спросила, где я живу, какая квартира. Сегодня собирался серьезно поговорить, к себе перевезти.
— Данило! Перевезешь, не проблема. Вот ты говоришь – она золотая. А что ты о ней знаешь? Да и вообще, как познакомились?
— Случайно! Правда, случайно. Я ее увидел из окна офиса. Она на скамье сидела, такая солнечная. Понимаешь…. Она радовалась природе! Она наслаждалась солнечным днем, с восхищением глядя по сторонам.
— Так может она того…. Ну, может сегодня последствия… Ее радости.
— В скулу хочешь? Я могу, ты знаешь. Неужели не понимаешь разницы между – выискивать в толпе и счастьем, что ты находишься в данном месте?! Быть счастливым от самой жизни.
Глеб махнул рукой, говоря:
— Понимаю. Продолжай.
Данило не обиделся, ему и самому хотелось поделиться:
— Ну, а потом домой собрался. Вышел, а тут, как всегда, тучи налетели, заплакали. Люди суетятся, бегут. А она, чуть ускорила шаг, обняла себя за плечи и по аллейки, ближе к деревьям, идет. Иду следом, со своим огромным зонтом, душа скукожилась. Смотрю на ее вздрагивающие плечи, на промокшее платье и вижу всю незащищенность.
— Ты и защитил!
— Да. Довел до метро. Она руку мне на локоть положила. Нет, даже не положила, а так, слегка пальчиками коснулась. Идет, голову не поднимает. Украдкой глянула, ну, видно чтобы понять, нормален ли я.
— Да… История. И, конечно же, все случилось. Ты уже не смог ее оставить.
— Да говорю же, до метро проводил.
— А познакомились как же?
— Кажется через неделю. Если честно, я ее с того самого дня, постоянно высматривал. Лица практически не запомнил. Но она больше не появлялась. А тут мне по делам надо было в Кусково. Бумаги отдал, через парк пошел. Вроде и погода была классная, как вдруг загремело. Я еще себя похвалил, что предусмотрительно с зонтом таскаюсь. Иду. Главное, по той тропке-то и гуляют мало, от музея далеко, детские аттракционы в стороне…. Ну, просто выход удобный к трассе. Я там всегда машину бросаю, чтобы круги не наматывать. Смотрю, а впереди знакомые плечики намокают. И снова без зонта. Так радостно стало, что аж стыдно.
— Тут все и случилось.
— Все это что? Неужели я такой извращенец? Это так ты обо мне думаешь?!
— Нет, конечно же! У тебя машина классная, сидения мягкие.
— Дурак ты. И говорить я тебе больше ничего не буду.
— Ага, ты еще и дружить перестань и из песочницы прогони. Наливай лучше. И это, давай, перевоспитывай меня, своим целомудрием.
Данило покривился немного, побурчал, но налил другу, ну и себе, только пить не стал. Продолжил, все-таки:
— Ничего у нас, ТАКОГО, в тот день не было. Да и долго еще. К дому подвез, телефонами обменялись. Стали общаться. Я ей Москву показывал. Открывал все свои любимые места.
— Ну, хоть что-то становится понятным. Ты в монахи заделался. А она, значит, не тутошняя.
— Не местная.
— И откуда? Питер? Вологда? Неужели из Сибири?
— Из Украины.
— Да ты ЧЁ?! Наливай! – выпил, понюхал кусочек хлеба, откусил от огурчика. – Украинка… Слушай, это же опасно.
— Чем?
— А вдруг она националистка? Может она здесь по заданию. Приехала провокации устраивать. Слушай, а вдруг она смертница или снайперша… Ты ее вещи проверял?
— По-моему, ты перебрал или, все-таки, в морду хочешь.
— Зачем сразу в «морду»?! Вон что в мире делается. Нет, правда, ты хоть паспорт ее видел.
— Нет. – замотал головой Данило. – Зачем?
— Как это зачем? Зачем… Чтобы знать откуда она.
— Из Донецка.
— Во как! А это еще печальней, чем я думал.
— Да почему же?!
— Ты не понимаешь? Она же может быть сепаратисткой!
— Слова-то, какие ты знаешь. – начал было Данило, но друг, не слушая его, продолжал:
— Так вот почему ты скорую не вызвал, а меня позвал. Значит я прав. Не все тут чисто. У нее хоть регистрация есть? Или что другое.
— Не знаю. Не спрашивал. А позвал я тебя, потому что ты мне другом был. И врачом, я тебя считал, лучшим и настоящим. А ты…. Все! Допивай свой коньяк и вали отсюда.
— Не пойдет! У тебя за стенкой больная лежит. А я клятву давал.
— Значит, не перегибай палку и не мели лишнего. Пойду, гляну как там Ника.
— Чайничек поставь, лучше, я сам посмотрю. Доктор тут я.
Поднялись оба, но Глеб, нажав на плечо друга, усадил того на место. Сделал шаг к выходу и, обернувшись, сказал:
— Чайничек поставь.
Отсутствовал долго, Данило даже заволновался, хотел было пойти глянуть, чего это Глеб там застрял, как услышал возню в прихожей, позвякивание стекляшек в волшебном чемоданчике друга и сразу же шаркающие, не ровные шаги.
— Вроде все хорошо, но я, на всякий случай, сделал ей еще укольчик, так что проспит до утра, а то и до полудня. Если это нервный срыв, все пройдет, ну а если простудное, привезешь ко мне, так и быть, палату организую.
— Я тебе сам палату организую, если не прекратишь так ехидно ухмыляться. Укольчик он сделал. Ты же пьян!
— Я?! Да я трезв как безусый юноша. Укол! Это же тебе не скальпелем орудовать. Если хочешь знать, я и в…
— Не хочу! Я и так тебя как облупленного знаю. Три года одну перловку ели.
— Да, были времена… — закивал Глеб и Данило услышал похрапывание. Сделав всего один глоток горячего чаю, сидя, склонив голову на правое плечо, друг задремал.
— Хвастун. – Данило убрал посуду со стола, взял под локоть друга и зашептал на ухо: — ну-ка, давай мы с тобой вот сюда пересядем. Глеб отмахнулся, произнес нечто не членораздельное, но дал себя пересадить на мягкий уголок. Данилу не составило труда его уложить и даже накрыть тонким пледом.
— Это ты правильно придумал, — насовывая мягкую ткань на лицо, бурчал Глеб. – Я же после суток, две операции…. Так что, я немного подремлю и поеду. У меня там сложный больной.
— А пил зачем, дурилка?!
Махнув на грязную посуду и на остатки скромной посиделки, Данило погасил на кухне свет, приглушил освещение в прихожей и на цыпочках пошел в комнату. Ника никогда не задвигала плотные шторы. В первый вечер его это напрягало, как и то, что уличные фонари и вывески магазинов освещали комнату. Потом он к этому привык, а сегодня даже обрадовался. Ника лежала лицом к окну, и ночной свет давал возможность увидеть ее состояние. Чуть больше обычного сдвинув шторы, поправив ее одеяло, поставив у ее изголовья кресло, Данило оправился в ванную, быстро освежился, под прохладным душем, взял бутылку воды и стакан, направился в комнату. Месяц булавкой зацепился за края штор и, повиснув посредине, наблюдал. Ника, в упавшем на нее серебряном луче, казалась еще прекрасней и утонченней чем была. Некая хрупкость появилась в свесившейся с дивана кисти, да и в очертании лица. Она напомнила ему бабочку, приготовленную для укладки под стекло. От сравнения стало не по себе, под ложечкой напрягся появившийся невесть откуда ком. То, что жизнь коротка он и раньше знал, но никогда не задумывался над этим. Никогда сильно не убивался, от ухода кого-то. Сочувствовал – да. Но продолжал идти своим путем, не оглядываясь и не сокрушаясь. А сегодня, сегодня вдруг ему стало страшно, что в любой момент может оборваться его жизнь, так и не начавшаяся рядом с Никой. Или еще хуже, если он потеряет ее, так и не назвав своей. Незнакомая тяжесть появилась под левой грудиной, стало тянуть в лопатке и, казалось, левое легкое, скрутившись в трубочку, не могло дышать. Он открыл широко рот, сделал глубокий вдох, задержал воздух, досчитал до пяти и постарался выдохнуть все, что было в его жизненно-важных «мехах». Тут же ощутил как посолонела слюна, и он даже усмехнулся сам себе, думая: «вот так плачет душа…. Значит, она у меня есть». Разные мысли лезли в его голову. Он отгонял плохие, все больше цепляясь за, еще не до-конца, расцветшую в нем любовь. Не заметил, как уснул и когда кто-то потряс его за плечо, испугался и подскочил.
— Да тихо ты! – прошептал Глеб и поманил за собой. – Блин, как все болит. – стонал друг: — И голова гудит, а день у меня сегодня, между прочим, не из легких.
- Я в тебя не заливал.
— Да знаю я. Это так, самобичевание. Я там оставил препараты, расписал, что к чему. Что во флаконе, пусть обязательно пропьет. Показать бы тебе ее специалистам.
— Обязательно. Ты к ним относишься?
— Скажем так, есть у меня такой. Все, мне еще домой заскочить. Жду приглашения, но уже человеческого и лучше перед выходными. – протянул руку, похлопал Данила по плечу, подхватил свой саквояж и удалился.
Данило с минуту смотрел на дверь, затем запер ее, зашел на кухню, изучил назначения доктора. Заглянул в комнату, засучил рукава сорочки и принялся наводить порядки. Улыбка появилась на его лице, он вдруг подумал, что и сам умеет хлопотать по хозяйству. Нет, его горничная золотой и проверенный человек. Но ведь как здоровски делать что-то для любимого человека.
Кухня блистала, а зимнее утро только просыпалось. Следы, так сказать, пребывания постороннего, были тщательно скрыты. Он снова глянул на Нику и тихо скрылся в ванной. Побрился, вымыл голову. Подумал немного и надел домашние брюки и футболку, что были предусмотрительно привезены из дому накануне. Когда появился в комнате, проснувшееся солнце, вовсю, старалось раздвинуть шторы и наполнить собой все пространство. Подошел к окну, хотел было зашторить, как Ника проговорила ослаблено, совсем тихо:
— Не надо, пожалуйста! Пусть греет.
—
