Аретий, потянувшись, встал. Проснулся он гораздо раньше, но лежал, думая о своей жизни. Сегодня почему-то все казалось ему необычным: и то, что очень рано сон сбежал с его ресниц и что мысли его блуждали по всем событиям его жизни. Он раб первосвященника Каиафы и не волен распоряжаться собой. Все под волей других. Аретий вспомнил детство, сильного, доброго отца, великана с железными мускулами, теплые, нежные руки матери. Мальчик рос в любви и радости. Но все они были рабами. И Аретий помнил, как на его глазах засекли до смерти его отца за какую незначительную провинность. Мама, его любимая мама, не вынесла гибели мужа и ушла вслед за ним, оставив сына наедине с жестоким миром насилия и предательства...
Аретий тряхнул головой, сбросив воспоминания, оделся и поспешил во двор первосвященника. Солнце только вставало, но его лучи уже проникли сквозь густую листву деревьев и пытались согреть каменный настил внутреннего двора хозяина. Здесь уже толпились товарищи Аретия, подпрыгивая для того, чтобы согреться, награждали друг друга тумаками. Аретий влился в толпу рабов, пытаясь делать то же, что и они. Это ему не совсем удавалось, так как мысли о любимых родных и воспоминания детства еще не совсем оставили его, поэтому движения были несколько заторможенными. Его не покидало какое-то странное чувство, что сегодня произойдет то, что в корне перевернет его тяжелую размеренную жизнь. Неоднократно он ловил на себе недовольные взгляды десятника, возмущенного медлительностью раба. Аретий старался сбросить с себя оцепенение и быть таким, как обычно.
Все его движения были отработаны до автоматизма, и завтракать он сел не потому, что хотел есть, а просто так было надо. Поглощая куски хлеба с сыром и запивая простой водой, Аретий разглядывал понурые лица своих товарищей: жизнь несладкая, но жизнь. Сегодня надо было схватить какого-то бунтовщика. Где и как, они пока не знали. Аретий видел человека, который приходил к их хозяину, о чем-то долго и тихо говорил с ним, словно торгуясь, что-то получил в свертке и удалился, воровато оглядываясь.
Солнце клонилось к западу, его лучи уже косо скользили по крышам домов, верхушкам деревьев, по лицам рабов, вооружившихся мечами и кольями, приготовивших факелы. Отдельно, во главе с первосвященником Каиафой, стояли старейшины, среди которых Авретий заметил того человека, который приходил к их хозяину днем. Низкий капюшон прикрывал половину его лица, руки нервно подергивались, он судорожно переминался с ноги на ногу. Кто-то из рабов прошептал: "Иуда... Искариот... за 30 сребреников..." Аретий не понял смысла сказанных слов, он уловил лишь пренебрежительную интонацию говорившего. Аретию было все равно, лишь бы поскорее закончился этот длинный, тягучий, как мед, день, и он будет вновь принадлежать себе, погрузившись в сладостные воспоминания детства. Его день принадлежал хозяину: раб не вправе распоряжаться своей дневной жизнью, но ночной сон - его время, где он хозяин и распорядитель.
Позвякивал металл мечей, постукивали колья, перебрасываемые рабами из руки в руку, дымили зажженные факелы, переговаривались рабы. По сигналу первосвященника все тронулись в путь. Аретий понял, что они направляются к горе Елеон, к Гефсиманскому саду, путь был не короткий, пыльная дорога вилась меж камней, изобиловала ямами, где легко можно было оступиться. Аретий шел, погрузившись в свои нелегкие мысли, в его руках были моток веревки и меч. Слабый ветерок, дувший со стороны Гефсиманского сада, доносил до них сладковато-пряный аромат цветущих олив. Дорога пошла в гору, идти стало тяжелее, десятник подгонял рабов. Среди старейшин мелькала фигура человека в капюшоне, которого приятель Аретия называл Иудой. Тот все так же суетливо мельтешил перед глазами идущих. Впереди показалась группа людей, окруживших Человека в светлых одеждах. Старейшины вытолкали Иуду вперед, тот помедлил немного, потом на трудно сгибавшихся ногах с возгласом: "Учитель" подковылял к Светлому и потянулся губами к Его щеке. Светлый не пошевелился, будто знал наперед, что случится. Иуда поцеловал Его. Ученики отпрянули. "Предательский поцелуй",- пронеслось в голове Аретия. По знаку первосвященника и старейшин рабы бросились вязать Человека в светлом. Тот не сопротивлялся. Аретий, оказавшись рядом с Ним, достал веревки и начал связывать Светлого.
Внезапно, как удар молнии, Аретия пронзила боль, ослепившая его, парализовавшая, начавшаяся с головы и мгновенно распространившаяся по всему телу миллионами острых уколов. Аретий громко закричал, выронив меч и веревку. "Остановись, Петр, не делай этого!"- Светлый повернулся к Аретию и положил свою руку на его искалеченное мечом Петра ухо. Тепло распространилось по всему телу раба, убирая один за другим уколы боли, которая теперь уже, поднимаясь вверх, пыталась за что-то зацепиться, но смогла сконцентрироваться только в раненом ухе. Но и оттуда она скоро ушла, покинув Аретия под теплом рук Светлого, собравшись где-то вне его. Аретий вспомнил теплые, добрые руки матери и сильные - отца. Так же в детстве, когда он поранил колено, отец поднял его, а мать гладила и целовала больную ногу ребенка. Рана зажила, крови не было. Светлый помог исцелиться своему обидчику.
Рабы, немного замешкавшись, вновь набросились на Светлого, связали Его. Аретий знал, что будет наказан десятником за бездействие, но не принял дальнейшего участия в избиении Светлого. У Аретия теперь другая жизнь, другие чувства, другое отношение к происходящему. Он раб, но не Каиафы, а раб Светлого, раб Господа, раб Иисуса Христа.
раб всегда всего-лишь раб(