стал чаще и подолгу уходить из дому. Он бродил по лесу, собирая коренья и травы, которые сушил и относил продавать в город. Свой топор он так и не нашел, а спрашивать у жены не решался. Старик, как и все соседи, решил, что его старуха сошла с ума. Общаться друг с другом они перестали. Мэтти целыми днями сидела под деревом и разговаривала с ним. Дерево молчало, но тонкие побеги, что вылезли вблизи корней, слушали её слова и иногда отвечали шелестом молодых листьев, а листва эта отличалась от той, что увенчивала крону.
Дерево продолжало расти, но птицы не селились в его ветвях, как на других деревьях; – шипящая листва отпугивала их, да и прохладной тени в солнечный день это дерево не давало, хотя и было очень велико.
Время, как известно, не стоит на месте, то плетётся нога за ногу, то
стрижом проносится вдаль, унося в прошлое мгновения настоящего. Неумолимо двигаются вперёд стрелки часов приближая нас к встречи с будущим.
Лютой стужей отметился декабрь в том году, снежными метелями и пустыми закромами. Не помнят старожилы таких холодов на своём веку, а прожито немало. Тяжко пришлось старикам, не запаслись они дровами в должном количестве, даже те, что сложены в сарае, подходили к концу, а впереди ещё много холодных ночей.
Слегла старая Мэтти, вторую неделю не встаёт со своей лежанки, бредит. Юрген и лекаря приглашал и своими травами отпаивал старуху, а ей становилось всё хуже и хуже. В горячительном бреду всё видела своего сыночка. Старик Юрген и сам уже весь извёлся, совсем было отчаялся; дрова закончились, приходилось надевать лыжи и ходить в лес за хворостом, а это путь далёкий, не лёгкий, много ли натаскаешь на старых плечах.
Вот он и Новый год. Весь день бушевала метель. В доме еще с утра погас очаг, и ветер выдувал последние крупицы домашнего тепла. Старуха таяла вместе с уходящим теплом. Старик сидел укутанный тулупом за столом и смотрел на догоравший огонёк лучины. Безразличие ко всему сковало его тело.
Дерево, промёрзшее насквозь, жалобно скрипело и стонало под напором ветра, будто жалуясь кому-то на свою судьбу. Оно видело, как сугробы вырастали всё выше и выше, студёный ветер бил всё крепче и крепче, а маленький огонёк в окне медленно таял. Старик выходил из дому, и дерево наблюдало, как он работал лопатой, расчищая дорожки от снега, как он ходил в лес и принёс вязанку хвороста, с той поры минуло три дня. Сегодня утром в лучах зарождающегося дня растаял последний дымок от очага.
Наступающая ночь привела за собой мороз. Он был огромен. Развевающаяся седая борода задевала верхушки елей и сосен, отчего те покрывались голубым холодом инея. От дыхания его птицы леденели, камнем падая на землю. Широко шагая, он опирался на смертоносный посох, от прикосновения которого земля звенела, превращаясь в лёд. Подойдя к дому он занёс посох и хотел коснуться крыши, но дерево в туже минуту так жалобно застонало, что мороз занесённым посохом ударил по нему и, не оглядываясь, проследовал дальше.
Ствол у дерева треснул от сильного мороза и из него выпал человек, который утопая по пояс в снегу, бросился к дому. Жесткий ветер хлестнул ледяной плетью по лицу, растрепал его длинные спутанные волосы, разорвал рубаху и обнажил горячую грудь, которая плавила падающий на неё снег. Добравшись до дома, он прильнул к окну и ужаснулся, увидев, в тусклом мерцающем свете догорающей лучины, умирающую мать и замерзающего отца.
Найдя в сарае отцовские инструменты, Иво, а это был он, вернулся к дереву и, не раздумывая всадил в него топор. С каждым ударом тело его пронизывала боль, ибо топор вгрызался в его плоть и рвал его жилы, но стиснув зубы Иво продолжал рубить дерево. Он трудился всю ночь, и по мере того как увеличивалась груда дров таяли его силы. К утру возле дома выросла огромная поленница. Иво обессиленный взглянул в окно на родителей, молча простился с ними, а прилетевшая синичка постучала клювиком в стекло.
Старая Мэтти пришла в себя, повернула голову и увидела в окне лицо своего мальчика.
— Юрген открой дверь, там пришёл твой сын Иво, он принёс нам тепло. Поспеши, как бы он не ушел.
Старик очнулся от оцепенения, разогнул свои скованные холодом колени и вышел на улицу. Возле двери была аккуратно сложена большая поленница дров. Старик настолько замерз, что не стал ни о чём задумываться, а набрав охапку поленьев, вернулся в дом и растопил очаг. Вскоре огонь весело потрескивал, перескакивая с полена на полено, а в языках его пламени угадывался печальный лик Иво, из глаз которого катились слёзы, превращаясь в капли смолы на горящих поленьях. Старик согрел воду и напоил травами свою больную жену. Когда рассвело, он вышел на улицу и при свете дня увидел, что большого красивого дерева не стало, и тогда он понял, кто приходил к ним этой ночью и кто срубил их дерево, тем самым согрев их своим теплом. И старик заплакал, и испросил прошения у своего сына, тем самым простив его за свершенные проступки. Родительское сердце может всё простить, и простит, но только нельзя этим вернуть ушедшего.
Юрген и Мэтти перезимовали эту зиму, но по весне Мэтти тихо ушла в мир иной.
Похоронил её муж возле срубленного дерева и вскоре на пне отошли молодые побеги, из которых выросла ива. Выросла ива большая, ветвистая и склонила она свои зелёные плечи над могилой, как бы оберегая и защищая её. В ненастную погоду дождевые капли, скатываясь по гибким ветвям вниз, вытягивали листву, превращая её в шелковисто-серебряные струи и струи эти казались нескончаемыми потоками горестных слёз. Дерево плакало, скорбно склонившись в печали.
С тех пор и стали называть то дерево — Плакучая Ива.
14.12.15.
Очень грустно, страшно, красиво
(я реву, а муж с меня хихикает... давно такого не было)