совсем не похож на него, такого, каким он был в раннем детстве. Он увидел, что буквально с годовалого возраста он начал неимоверно уплотнятся… да что там – уплотняться, толстеть, толстеть, потому что очень любил покушать, и к пяти годам уже был карапузом, тем толстячком, которых дразнили: «Жиро-мясо-комбинат!» Напрасно он так много ел, напрасно!
Вдруг один кадр замедлился и поплыл совсем черепашьим шагом. Арнольд стоял, смотрел, не мог шевельнуться, как будто столбняк нашёл на него. Он увидел себя пятилетним. Вот он несёт украденную на детской площадке игрушку домой. «Велика важность!» - подумал он, узнавая небольшую заводную мышку, которую вынес во двор Сережка из второго подъезда. Он увидел свою мать, молодую, белокурую, какой он её сейчас уже не помнил. Мама, склонившись к сыну, хохотала:
-Ах, ты, мой хозяйственный! Добытчик. Только, смотри, на улицу ее теперь не выноси, что бы никто не увидел.
И снова полетели кадры один за другим, но словно кипятком ошпарил сознание стыд. Ах, зачем мама не отругала его!
Вот он увидел себя школьником. Второй класс. Сын уборщицы тёти Мани обозвал его толстяком, и он бьётся с ним не на жизнь, а на смерть. Перепуганная учительница не может их разнять. У его противника уже пылает ухо и поцарапана щека, но ему всё мало, мало… Он бьёт уже лежащего мальчишку - ещё, ещё!!!
Вот ему семь лет, и он во дворе верховодит мальчишками. Они играют в «войнушку», он бежит впереди, и остальные пацанята едва поспевают за ним. Сейчас надо повернуть за угол дома, где-то там спрятались «немцы».
Но тут из подъезда напротив выходит Ванюшка. Ростом он не вышел, худосочен чрезвычайно, да и лет-то ему всего - ничего: шесть, в школу ещё не ходок. Подсознательно Арнольд знает, что отца у Ванюшки нет, а мать заступаться не выйдет. Поэтому Арнольд – гроза «немцев», - мчится, как ракета, прямо на мальчонку и своим весом сбивает того с ног. Быстро перекатывается через спину на живот, вскакивает и командует растерявшимся мальчишкам: «Гранатами – по врагу!», а сам отбегает за угол навеса. Послушные пацаны забрасывают Ванюшку камнями и устремляются вслед за командиром.
Черная полоса стыда, а после неё – новая картина. Третий класс. Урок русского языка. Ученики замерли, руки у всех ровно сложены, глаза устремлены на учительницу. Раиса Евсеевна читает его сочинение о городе вслух. Когда она закончила, повернулась к нему, спросила ласково:
- Очень красиво. Сам написал, Арнольд?
- Сам, - гордо звучит ответ. Но это ложь. Сочинение писала мама. Ну, почему он не ответил, что ему помогала мама?! И тут же понимает, что одна ложь равна другой.
В школе контрольная по математике. Из-за нее Арнольд заболел. Термометр
Показывает температуру его утреннего чая. Он умоляюще смотрит на маму. Та понимающе щурит глаза:
- Так, признавайся, в школе какая-то контрольная?
Он расстроено шмыгает носом.
- Ладно, оставайся, двойки нам не нужны.
Он знал, что мама для него напишет в школу любую записку. И всегда оправдает его перед любыми людьми. Мама всегда была его союзницей. Ей он мог не врать. Но с другими не врать было невозможно! Так он считал раньше. А теперь он видит все другими глазами. Можно было гордиться не выдуманными историями, а своими собственными заслугами.
Новый кадр. Школьная вешалка в углу класса. Все на физкультуре, один он прогуливает этот урок. Сейчас он стоит и смотрит, как роются его руки в чужих карманах. Двадцать копеек. Пятнадцать копеек. Ого! Троячок! Родной, зелененький! Все переходит в его глубокий карманчик рубашки. Ура, он теперь богат! Про это он своей маме, конечно, ни чего не расскажет.
Большая переменка. Все одноклассники бегут в буфет. Но Арнольд не такой простачок, как другие! За пять минут до конца урока он поднял руку, попросил разрешения выйти в туалет. Вышел, и – помчался в буфет! Когда прозвенит звонок, с широкой лестницы нескончаемым потоком польется детвора – и тогда тут будет неописуемое столпотворение. А Арнольд уже сидит за столиком, пере ним на тарелке три пирожка с повидлом, стакан с газировкой. Вкуснотища! Особенно, если посмотреть, как у прилавка давят друг друга одноклассники.
Не заметил, как подошел маленький Ванюшка. Ха, первоклашка!
- Дай укусить!
- Купи.
- Денег нет.
- Ну, укуси.
Он добрый, пусть укусит, не жалко. И поворачивает пирожок так, чтобы Ванне досталось как можно меньше повидла.
Районная библиотека. Он стоит перед стойкой,смотрит честным взглядом Агафье Илларионовне в глаза. И бесстыдно врет!
- Что делать? Я потерял «Малахитовую шкатулку». Даже не потерял – взял в школу на урок. И она пропала.
Молчала старая женщина, с сожалением глядя на толстощекого глазастого мальчишку. Молчал и Арнольд, вздыхая как можно естественнее. Потом вдруг воспрянул, загорелся – как будто нашел выход! – а сам все заранее обдумал. Артист.
- Можно, я принесу вам взамен «Сказки» на украинском языке?
И с подобострастным взглядом ждал ответ.
- Приноси, - вздохнула с сожалением умудренная опытом библиотекарь.
Шестой класс. Весенние каникулы. В их квартире живет бабушка, мать отца.
Она приехала к ним второй раз. Первый раз она приезжала, когда он родился, и конечно, он этого не помнит. Зато сейчас ее приезд он запомнит надолго. Потому что бабушка живет в его комнате!
Арнольд лежит в постели, читает. Он всегда читает лежа, книги глотает, почти не переваривая содержание. Горит свет, потому что за окном осенние сумерки.
Бабушка медленно встает с постели, держась за свой болючий радикулит, идет к двери.
-Эй! – кричит недовольно Арнольд.
Бабушка оглянулась, поняла, что свет гасить не надо было, вернулась, приговаривая:
- Сейчас включу, голова не соображает.
- Она у тебя никогда не соображает! – с превосходством бросает ей внук. Бабушка ему слишком надоела. Уже пять дней она надоедает ему в его комнате!
Бабушка все понимает. Включив свет, пристально смотрит на внука, молчит. Может быть раскаивается мальчик, стыдно ему? Нет.
Кадры летят, совпадая в сознании с его знанием, оживляя и восстанавливая его память. Летят, как в знакомом кино, нелепые, незавидные кадры его жизни.
Вот его будущая жена, Елена. Единственное существо, дорогое и необходимое ему, как воздух. Он не мог надышаться её присутствием. Он получал огромнейшее наслаждение, просто посматривая на неё со стороны, и не мог насмотреться, не мог насытиться ею, несмотря на годы совместной жизни.
Сейчас он смотрел на свою жизнь, и странное чувство наполняло душу. Его сущность как – будто раздваивалась. С одной стороны он смотрел сам на себя и оценивал свои поступки по шкале правды. А с другой стороны он второй раз проживал мгновение за мгновением прошлое, и убеждал себя, что он всё делал верно, и значит, сейчас не за что его упрекать.
Вызывало страх то, что жизнь, содержащая годы, разложенная на часы и минуты, проносилась кадрами перед глазами, и в то же самое время текла сквозь сердце, как вода сквозь сито, не оставляя в нём ничего, кроме озлобления.
Так уж сложились обстоятельства, в которых он неожиданно оказывался, и при тех данных у его задачи было одно-единственное решение. Именно то, которое нашел он.
По крупице злоба накапливалась на дне его сердца, оседая под тяжестью несогласия с другими вариантами его поступков. Потом, как будто по наитию его сущности, злоба чёрной мутью стала подниматься к гортани, распирая грудь желанием сказать этим нелюдям всё, что он думает.
Подумаешь, уселись тут, искатели правды! Легко сидеть и судить других!
Попробовали бы сами – чёрные обстоятельства ломают любые души, даже самые светлые!
Конечно, он не мог знать, что эти судьи прошли семь уровней испытания, прежде чем были допущены к своей работе. Их нелицеприятие исключало любую, самую пустяковую ошибку.
Но всё это ему и не нужно было знать. Это знание бесполезно для его души. На Земле существует притча о бесплодности потустороннего опыта. В далёкие времена жил один богатый человек. Он собрал для себя множество сокровищ, и вдруг умер. Переселившись на тот свет, он пришёл в свой новый дом, а там стол пуст, и никакой еды нет. Горько плачет он, и просит Бога, дозволь, мол, пойти на Землю, взять хлеба. И Бог отпустил его. Богатый человек вернулся домой, нагрузил телегу свежеиспеченных булок, уселся и погнал коней к кладбищу. Одна булка покачнулась и упала в грязь. И тут, словно из-под земли, на обочине дороги вырос странник, и стал просить хлеба:
- Я изнемогаю от голода! Дай мне хотя бы одну булку!
- Самому мало! – резко ответил богатый человек.
- Хотя, возьми ту, что упала на дорогу.
Прибыл богатый человек на место, разгрузил свой воз. Довольный сделанным, входит в сой новый дом, смотрит, а там на столе лежит одна- единственная булка, измазанная грязью.
Сколько бы не возвращались усопшие души к живым, сколько бы не толковали им законы нравственности и морали, предупреждая о возможных страшных ошибках, нет в том никому никакой пользы. Сиюминутное желание наживы перевешивает все доводы разума. Так же тщетно это знание сейчас и для души Арнольда. И именно из-за скудного ума злоба поднималась в нём всё выше, и эта муть уже застилала взор. Он не знал, что всё то, что происходит с ним, совершенно закономерно для всех подобных индивидуумов. Ни влево, ни вправо, ни на один миллиметр никакого сдвига быть не могло.
Ничто не могло сдерживать грубый натиск злости, и она заполнила желчью всё его нутро, поднялась к горлу, комом давила на гланды. Даже появление его любимой женщины не могло смягчить зародившуюся горечь.
Елена училась уже на третьем курсе, когда он поступил в университет. Первый раз Арнольд увидел свою Алёнушку в общежитии. Она тогда заплела свои чудные русые волосы в две косы, и выглядела старшеклассницей. Он предположить не мог, что она старше его на пять лет. Её считали самой красивой девушкой среди всех студенток, и звали ласково Еленой Прекрасной. Она встречалась с Германом, студентом из архитектурного института, и у Арнольда не было никаких шансов помешать их свадьбе.
Раньше он думал, что никогда не вернётся к этому вопросу. Он заставил себя забыть случившееся. Так забыть, словно этого никогда не было! Он был уверен, что даже во сне, даже под пытками никогда не проговорится об этом. А сейчас, сейчас он сердился всё больше - не хотел смотреть, как убил Германа, дождавшись его в два часа ночи. Как наносил ему удар за ударом боевым ножом, как будто каждый удар приближал его к желанному счастью. Восемнадцать ножевых ранений – даже сейчас он не хотел смотреть на это!
Когда он наконец остался один около осиротевшей Елены, он был несказанно счастлив. Он рассматривал свою жизнь, как шахматную партию: шёл в нападение, строил защиту, и никогда не упускал свою выгоду. Тем более, у них родился сын.
Кадры летели так быстро, как пучки света, и он все их знал наизусть.
Любой из них входил в сердце, как нож в сливочное масло,
