просят называть себя — инуиты, это значит - «люди», а эскимосы - это, оказывается, словечко кри. «Те, кто ест сырое мясо», - так их величают индейцы, и им это не нравится...
- Сейчас полтретьего ночи, и у меня течет кран, - сказал я злобно. - Я не хочу слышать об эскимосах! Оставь меня в покое!
- Икалуит, столица территории Нунавут, самой обширной из всех канадских провинций — и самой дикой, - неторопливо шелестел голос, преодолевая пол земного шара, - Готов поспорить, что уж сюда-то редко кто добирался. Край света! Есть поселения и севернее, но это я уже, наверное, летом попробую. Все-таки здесь холодно. Здесь еще далеко до весны, ветер и солнце злые, обжигают щеки, но все-таки здесь здорово — красота совершенно инопланетная. Меня возили на северо-запад острова: видел бы ты, какой там пейзаж. Земля падает в воду совершенно ледяного голубого цвета - отвесно, голыми уступами, без малейших признаков растительности, до блеска протертыми ветром, как полотенцем; эти утесы — мускулы здешних мест. Мускулы без кожи: ведь снег не держится на этих склонах, но он накрывает шапкой горы подальше, в глубине земли, и оттуда по аккуратно вырезанным в побережье — словно какой-то мастер стамеской поработал - плавным ложбинам долин ползут к океану ледники. С вертолета они похожи на мрамор — с узорами, прозрачными прожилками. Такая у эскимосов земля...
- Боже, ну зачем ты мне все это рассказываешь? - простонал я, но тут что-то щелкнуло и воцарилась тишина, разбиваемая только тонким посвистыванием — ветер дул через полмира мне в лицо.
Я поежился и оглянулся: они все были в сборе, никто не спал.
- Папа, а что, он у эскимосов? - спросила дочка, округлив глаза.
- Ты так громко кричал, что мы испугались, - укоризненно сказала жена.
- Извините. Он сегодня особенно не вовремя, - ответил я. - Кран этот... Утром вызову мастера. Идем спать. И почему я должен выслушивать эти бредни?
- А почему ты должен их выслушивать? - тихо спросила жена, и я увидел румянец на ее щеках: они светились, будто с мороза.
Я пожал плечами.
- Ну... не знаю. Невежливо как-то трубку бросать... Человек все-таки издалека.
Неожиданно в голову мне пришла блестящая мысль:
- А вдруг не издалека? Может быть, это все выдумка, розыгрыш? Он, поди, в жизни ничего не видал, никуда не ездил — сидит у компьютера, смотрит «Википедию» и фотографии в интернете, а потом вешает мне лапшу на уши. Все, больше не буду с ним разговаривать. Кончено!
- Не все ли равно, где он сидит, - сказала жена. - Дело совсем не в этом.
Глаза у дочки совсем стали круглыми.
- Пап, а как же эскимосы? У них такие замечательные собаки! Я читала!
- Эээ... Собаки... У эскимосов... Хм. - растерялся я. - Спрошу в следующий раз.
Жена мечтательно улыбалась, глядя в окно на громады соседних многоэтажек, где в ранний час еще не светился ни один абажур.
- Может, мы тоже съездим куда-нибудь? - спросила она.
И дочь подхватила:
- Давай съездим, папа, папочка! Давай объедем вокруг всего света!
Я помотал головой и вздохнул.
- Пойдем-ка лучше спать, девочки. Утро вечера мудренее. Сейчас не время: работы полно. Меня сейчас никто не отпустит... В любом случае сейчас еще рано для поездок — еще не растаял снег... Лучше с утра я вызову сантехника, и он починит нам кран.
Я подмигнул поникшей дочке и заметил, что жена перестала улыбаться и сделалась печальна.
4.
Я потерял сон и аппетит, потому что все время ожидал звонка — звонка из любой точки земного шара. И он звонил - звонил, когда я пытался заснуть, когда мы отправлялись на семейную прогулку, когда я сидел на совещании или пресс-конференции, когда у меня схватывало живот и я запирался в сортире.
Я пытался заниматься своими делами, принимал таблетки от расстройства желудка, проверял, как дочка сделала уроки и водил ее в музыкальную школу, писал статьи и ругался с руководством из-за зарплаты; а он рассказывал мне, как бродит в цветении яблонь и вишен вдоль фахверковых домов в Пуатье, созерцает утренний туман над Гангом в Уттаркханде, пересчитывает поднимающиеся ввысь гигантской лестницей над прозрачнейшими водами Байкала мраморные хребты Хамар-Дабана, наблюдает девятиметровую приливную волну на реке Цаньтян, знакомится с миниатюрной азиаткой на тиковом мосту У-Бейн в хаотичном Мандалае.
Тем временем началась война, и я стал уделять семье гораздо меньше внимания, просиживая на работе иногда и сутками: мой талант оказался, наконец, востребован, и я не хотел терять свой шанс.
В музыкальную школу дочь теперь водила жена, и они часто стали захаживать в парк рядом с нашим домом — обыкновенный, грязноватый городской парк, весь в клочках нерастаявшего снега, как в вате. Он весной полнился запахом шашлыков, которые мастерски готовил один знакомый грузин, детским смехом, вылезшими из нор после зимней спячки пьяницами, степенно гуляющими по аллеям пожилыми парами. После таких прогулок они вдвоем долго о чем-то шушукались, перемигивались, блестели на меня своими чудесными личиками, будто бы объединенные некой неведомой мне тайной, и я радовался за них, но не с ними.
Жена и дочь звали меня, но я так уставал на работе — я занимался беженцами, разбомбленными селами, миссиями примирения; у меня перед глазами стояли равнодушные лица тех, кто кричал громче всех про нашу правоту; меня тошнило от мерзости военного времени, и вместо весеннего ветра я обонял затхлый дух окопа; я описывал все это в своих статьях и стал довольно популярен в определенных кругах.
И тем больше я злился, когда в самый разгар передачи последней фронтовой сводки в кармане начинал трепыхаться смартфон, который я не мог отключить, потому что все время приходилось ожидать важного разговора, но вместо эксклюзивной информации задорный голос спрашивал напористо и весело:
- Угадай, где я?
Я стал худеть, нервничал и кричал на жену и дочь, а те молчали, и в их глазах я видел ожидание рассказа, разгадки: где он оказался на этот раз.
- Ну что ты мучаешься? - сказал мне коллега, мудрый человек, который не знал такой проблемы, которую не мог бы решить.
Я рассказал о звонках. Коллега пожал толстыми плечами:
- Не хочешь его слышать, не отвечай. Просто игнорируй его. Не можешь не ответить, сделай так, чтобы он не мог позвонить.
- Как? - спросил я растерянно.
- Смени номер, - сказал коллега буднично и принялся говорить о последних победах наших героических сил.
В первый раз за долгое время я возвращался домой оживленный, и вдруг я увидел своих девочек. Они, видимо, возвращались из парка: обе свежие, молодые, полные сил; и они пели. Они шли, взявшись за руки, и пели, и до того славно у них это выходило, что прохожие останавливались, вслушивались и улыбались. Я вдруг осознал, что моя жена - снова красавица: плавные линии ног и бедер, сильная спина, гордая тонкая шея, точеные черты лица, увенчанные копной великолепных волос — она словно вернулась на много лет назад, она опять стала той девушкой, с которой мы ночью танцевали танго на пляже Ланжерон.
И дочка, размахивающая тонкими ручками, сияющая огромными глазищами навстречу каждому, кто хотел заметить ее маленькое счастье; счастье переполняло ее хрупкую фигурку, кудряшки и веснушки, оно ясно звучало в серебряном голоске, который выводил ноты без фальши, в то время как жена все-таки чуть-чуть сбивалась с ритма. Как я любил их в этот момент! Они же ничего не замечали — они пели.
Мы пришли домой почти одновременно, и они накинулись на меня, раскрасневшиеся после прогулки, стали, перебивая друг друга, рассказывать про парк, его аллеи, набережную реки, про то, какой вкусный шашлык они ели, и даже снова пытались спеть, но получился диссонанс, и они расхохотались; я любовался женой и дочерью и тоже хохотал, и сказал:
- Вот и славно.
- Мы хотели тебя позвать, но почему-то не смогли дозвониться, - сказала жена. - У тебя все время «абонент недоступен».
Она засмеялась:
- Какой ты у меня недоступный абонент!
- Ах, да, я забыл совсем, - небрежно ответил я. - Я же поменял номер. Поставил новую сим-карту.
Дочка глянула недоумевающе и побежала в свою комнату, но я смотрел на жену и наблюдал поразительное превращение: только что она была тонкой статуэткой с прозрачной кожей, которую изнутри подогревал прекрасный огонь, и вдруг по ее лицу побежали трещинки, набряк нос, заволоклись туманом глаза, раздались бедра, поникли плечи и поблекли волосы.
- Зачем? - тихо спросила она.
- Теперь меня не будут отвлекать, - пояснил я. - Я не могу больше часами разговаривать с безумцем, который звонит в любое время дня и ночи и несет какой-то бред. Война, а ему хоть бы хны. Вчера он звонил якобы из Марракеша и рассказывал про мечеть Кутубия, акробатов на площади Джемаа аль-Фна, про какой-то красный город, пальмовые и оливковые рощи. И все это тогда, когда мне надо слушать выступление президента!
- Теперь тебя не будут отвлекать, - тихо повторила жена.
- Не расстраивайся, малыш, - ласково сказал я. - Скоро у меня отпуск, поедем к твоим родителям на дачу, там хорошо. Дочке там нравится. Оливковых рощ нет, но есть чудесный сосновый лес и озеро. Будем отдыхать, купаться, дышать воздухом, и я отключу телефон к чертовой матери, чтобы никто не мог мне дозвониться. Никакой политики, никакой войны, никаких бредней!
- Никаких бредней, - прошептала жена.
5.
В отпуск мне съездить в то лето не довелось — наступила кульминация, нас атаковали по всем фронтам, и люди ходили в тревоге и выдвигали инициативы и планы спасения нации один серьезнее другого, и потом оказалось, что это хитрый маневр с целью завлечь врага в ловушку и разгромить в котле. Разгром грянул, по крайней мере, нам объявили о том, что это случилось; и наступил жаркий, потный день победы, утонув в котором, я описывал патриотические митинги и военный гений нашего командования; а люди кругом были горды и поздравляли друг друга — речи и выдохшееся отечественное шампанское лились рекой.
Домой я не спешил, там было гулко и пусто: жену и дочь я отправил на дачу к теще с тестем — загорать, купаться, бродить по лесу, дышать воздухом. Мне отдых, право слово, пришелся бы не ко времени — ведь мы переживали исторический момент, до леса ли? Я даже не каждый день звонил им.
Я скоро оглох от победных реляций, и мой мудрый коллега проницательно заметил:
- Тебе надо сменить жанр, друг мой.
- Разве это сегодня возможно? - спросил я.
Коллега вытащил из своего ящика бутылку коньяка, зубами, не стесняясь, извлек пробку и плеснул напитка в чайные чашки и себе, и мне.
- Есть такие дни, когда надо разрабатывать только одну тему, - важно изрек он. - День одного жанра. Но сегодня не тот случай. Слишком много ликования — тоже вредно. Надо охладить горячие головы, отвлечь народ, а то ведь они возомнят, что славная виктория на фронте дает им право на победы в тылу... Посмотри-ка вот эти материалы. Слепи из этого заметочку на сайт: такие темы здорово увеличивают трафик. Люди любят всякие угадайки.
Я взял растрепанную папочку, открыл ее и уставился на несколько переводных статей из иностранных газет и журналов, а также пачку фотографий молодого загорелого мужчины на белой яхте, в синих горах, у желтой реки, рядом с мощными пальмами, в древнем городе.
Загадка века, говорилось в этих заметках, тайна. Пропал путешественник, который объездил
