«Я люблю тебя!», «Я хочу всегда быть с тобой», «Ты - моё всё»,» «Я хотел сказать, что…», «Извини, краски кончились».
По этим откровениям, - на асфальте, белой краской, - мы шагали с ним несколько раз, и был он мне «не другом и товарищем», а просто нечаянным собеседником.
С недавних пор вечерами я стала замечать его в скверике, что как раз напротив рощи старых лип и сосен. И обычно сидел он напротив детской площадки, с которой под звон детских голосов мелькали яркие пятна курточек, игрушек, шаров. Потом вставал с насиженного места и начинал ходить туда-сюда по аллее молодых лип, - осмысливал только что увиденное ?.. или вспоминал своё детство? А думалось так потому, что не смотрел он по сторонам, - боялся отвлечься от своих мыслей? И был похож на моего любимого поэта Тютчева* поздних лет. «Симпатичный мужчина, - иногда мелькало: - Любопытно было бы поговорить с ним и узнать: а есть ли в нём что-то от Федора Ивановича?» И вот как-то…
Я стояла, прислонившись к стволу вековой липы, и смотрела на противоположную сторону оврага под названием «Нижний Судок», который пролёг от сквера к центру города и теперь, в пору разгулявшейся осени, являл собою дивную смесь оранжевых, красных, зеленных оттенков, и вдруг услышала:
- Как увядающее мило! Какая прелесть в нём для нас…
Как всегда, от неожиданности вздрогнула, обернулась, и узнав моего незнакомца, улыбнулась:
- Правда… - И, помедлив, продолжила: - Когда, что так цвело и жило, теперь, так немощно и хило, в последний улыбнется раз.
И то был пароль. Незнакомец сразу же открыто улыбнулся, жестом пригласил меня в аллею старых лип и как-то сразу, - слово за слово, фраза за фразой, - завязался меж нами диалог, перетекая от Тютчева к другим поэтам, а потом и к художникам, о которых он говорил со знанием терминологии, стилей, направлений. «Наверное, и сам художник» - подумалось, но не спросила, а лишь слушала, иногда поддерживая его монологи своими скромными познаниями.
А потом из аллеи старых лип стали мы переходить улицу, чтобы перейти в сквер напротив, и тут перед пятиэтажкой, прямо на тротуаре, под ногами и замелькали те самые надписи: «Я люблю тебя!», «Я хочу быть с тобой»… и он, вдруг остановившись и замолчав на полуфразе, прочитал одну из них: «Ты - моё всё», а я пошутила:
- Как же мало надо этому… написавшему, чтобы почувствовать всю полноту жизни!
На что незнакомец, коротко и отстранённо взглянув на меня, ничего не ответил, а через несколько шагов снова остановился и, торопливо попрощавшись, зашагал прочь.
Вечером всё думалось: «Ну вот, своей неосторожной шуткой огорчила безымянного симпатичного собеседника». Но, в то же время, и оправдывалась: «Ведь есть, есть в этой шутке доля моей правды, с которой мог бы просто поспорить! Нельзя же вот так… сразу «перечеркивать» человека!» И было любопытно: а подойдет ли завтра?
И на следующий день он встретил меня - словно ждал! - когда от рощи старых лип шла через переулок к скверу, и почти тут же услышала:
- Вот эти слова, разбросанные на асфальте, - сказал тихо, перешагивая через ставшие еще более яркими после дождя надписи: - «Я люблю тебя!», «Ты - моё всё»… как-то сразу зацепили меня, поэтому... – И взглянул, словно извиняясь: – Простите уж, что вчера вот так… ушёл вдруг. - И улыбнулся так искренне, что и я расплылась в улыбке. – Эти юношеские иероглифы как-то сразу зацепили меня и подтолкнули к вопросу: а говорил ли подобное я женщинам, которых любил?
Он остановился, не поднимая глаз постоял какое-то время, а потом жестом пригласив меня свернуть в аллею молодых лип, зашагал чуть впереди. И я послушно пошла за ним, боясь неуместным вопросом опять спугнуть его наметившийся монолог… А, впрочем, наверное, он и не ждал от меня каких-то слов, ибо, почувствовал, что могу и хочу слушать, а не говорить.
Этот совсем молодой сквер просто предназначен для раздумий. Казалось бы, ему, треугольником распростёртому меж шмыгающих машин, никогда не удастся сохранить тишину. Ан нет! Плотненько, плечо к плечу сомкнувшиеся молодые липки словно оберегают не только её, но и огромный Земной шар с трещиной до самой Антарктиды*. И не только оберегают, но и создают ауру для задумчивости с трепещущей в ней подсказкой: а так ли живём?..
Но отвлеклась я.
Мой незнакомец идёт рядом и пока молчит. Молчу и я, любуясь резким контрастом черных стволов лип и ярко-желтой листвы, но когда оборачиваюсь, чтобы взглянуть на аллею, уже оставшуюся позади и с которой сейчас свернём в следующую, слышу:
- Так вот… А говорил ли я женщинам хотя бы раз: «Я люблю тебя! Ты – моё всё.»
И мой собеседник смотрит на меня, словно этот вопрос – мне. Улыбаюсь:
- Но ведь… - И чувствуя, что сейчас придётся утешать его, пытаюсь найти нужные слова: - Но ведь если Вы любили искренне и глубоко, то не обязательно говорить…
Но он прерывает:
- Нет и нет! Теперь-то знаю, что надо, надо было говорить! И обязательно! Ведь сказанное слово имеет некую магию. Сказанное слово…
Он замолкает и вдруг так же, как и вчера, машет рукой, торопливо прощается и ссутулившись уходит по аллее, черно-желтыми контрастами которой я только что любовалась.
И всё же чудаковатый мужчина… Вот, опять ушел неожиданно. И придёт ли снова?
Но следующий день накрыл мелкий, въедливый дождик, окрашивая и без того темные стволы лип в черный цвет, подул стылый ветерок, топорща на дорожках опавшие листья. Но мне такая погода по душе, - не мельтешит в ветвях солнце, что-то обещая и куда-то зовя, - и теперь, соткав свой собственный подзонтовый приют, можно бродить и вслушиваться в многообразие обертонов тяжелых капель, вдруг разбивающихся над головой о тугую ткань тента, а при подсветке проезжающих машин, любоваться игрой световых оттенков в каплях, сползающих с ветвей... Интересно, если и встречу моего новоявленного знакомца, то продолжит ли «тему», неожиданно подсказанную ему незамысловатыми граффити? Казалось бы, мало ли их теперь, разных и всяких не только на асфальте, но и на стенах домов, заборах, но вот… Пробудили же в его душе взволновавшую ассоциацию. Странный человек…
На другой день дождь утихомирился и «странный» снова встретил меня в сквере молодых лип. И было похоже, что забыл о предыдущем разговоре, но когда переходили улицу, направляясь к аллее старых лип, и я уже начала жалеть, что развития «темы» не будет, то он …
Он вдруг остановился над знакомыми иероглифами, прочитал вслух «Я хотел сказать, что…» и, непонятно усмехнувшись, взглянул на меня:
- Так вот… Я хотел сказать, что слова обладают магией, несут в себе нечто гипнотизирующее, поэтому нельзя произносить их бездумно или… Сделал несколько шагов, остановился над «Я хочу всегда быть с тобой» и, как мне показалось, даже,чуть вздрогнул:
- Или вот так… распластывать на асфальте.
Ну что я могла ответить, видя, как он взволнован? Вот и шла рядом, молчала, но когда пауза слишком затянулась, то, чтобы «ослабить натянувшуюся струну», сказала:
- Вы так серьёзно воспринимаете эти юношеские каракули, что…
Но он решительно прервал:
- Нет! Не надо так… о них. Это - не каракули, а слова. А вот эти…
И, возвратившись к тем, которые только что перешагнули, указал на «Я люблю тебя!», «Я хочу всегда быть с тобой» и опять же, словно только себе, сказал:
- Вот эти сыграли в моей жизни такую роль, что…
И замолчал… «Наверное, сомневается, - мелькнуло, - а стоит ли говорить о той самой «роли»? А жаль, хотелось бы узнать…» Но, чтобы приглушить своё нескромное желание, попыталась направить его последнюю фразу в более «широкое русло»:
- Знаете, некогда мне запомнились вот такие слова: «Для кого-то мой голос может превратиться в звук, который он захочет услышать как шум ветра, шорох листьев, пение птиц, гул водопада…» Так, может, это – не просто слова, а так и есть?
И он подхватил:
- Да-да, именно так!
И, остановившись на краю оврага, от которого аллея пугливо сворачивала вправо, обернулся ко мне и заговорил взволнованно:
- Еще с детства был я влюблён в одну девочку… потом она обратилась в прекрасную девушку, а моя влюблённость - в любовь… - И глаза его засветились, согреваемые давней любовью: – Но я… хотя потом и были с ней вместе, молчал о своей любви, будучи уверен, что если стану говорить, то она привыкнет к словам и покинет меня.
Замолчал, отвернулся к пылающему оранжево-красными всполохами противоположному краю оврага, постоял так с минуту, а когда обернулся ко мне, то в его глазах уже не было того света, а я, хотя и поняла по его грустному взгляду, что услышу другое, почему-то спросила:
- Надеюсь, она не покинула Вас?
- Увы, покинула. И покинула потому, что...
Помолчал, жестом пригласил войти в аллею и, пройдя несколько шагов, продолжил:
- И покинула потому, что я не говорил ей тех самых слов, которые – на асфальте. А надо было, надо!
Конечно, хотелось возразить ему хотя бы успокаивая, но, дабы ненароком не обронить бестактность, перевела разговор на яркую пестроту осенних красок, которые были так реальны не произнесенным словом, а своей данностью, и когда уже переходили дорогу, на которой распростёрлись белые граффити, то мой спутник остановился над «Извини, краски закончились» и, усмехнувшись, грустно взглянул на меня:
- Извините, и мои «краски» – тоже. Завтра уезжаю. И едва ли увидимся еще раз. Прощайте.
Вскоре опавшие листья подёрнулись темно-охристым цветом тлена, потом их укрыл снег, стволы старых и молодых лип, моих подруг-собеседниц, стали еще черней, а те самые граффити, так и не смытые осенними дождями, затаились под снегом.
Часто и теперь хожу в этот, ставший мне столь родным уголок города и, вспоминая того, похожего на Тютчева «героя» моих осенних прогулок, думаю о том, что, наверное, всё же я была права, что не бросилась утешать его, когда он открыл мне свою тайну, ведь вполне возможно, что возлюбленная покинула его по какой-то другой причине, но для него вера в гипнотическую силу слова, которую я и до сих пор не могу принять полностью, стала не только отвлечённым смыслом, но и реальным щадящим утешением.
*Федор Тютчев (1803-1873) - один из крупнейших русских поэтов.
*Памятник жертвам Чернобыля.
