астрала!
Оно замахнулось головой и треснуло лбом в переносицу Я.
*** *** ***
Никогда прежде Артур так не жаждал достичь цели. Нереализованная, эта решимость изводила до измождения. И вжимаясь в спинку кресла, мокрого от пота, хлебая воздух, словно его мало в комнате – думает лишь о том, как добиться своего. Ему плевать, что тело взмокло, но мерзнет; что губы пересохли и должно быть посинели; что сердце разбухает и рывком сжимается. Подобно берсеркеру, не щадя себя, зациклен на одном – идти дальше, и только вперед. Поэтому, от неуемной злости, пальцы сжимают подлокотники.
«Отражение… Ну и кто оно после этого: друг или враг? Почему мешает решить проблему раз и навсегда? Ведь если так сопротивляется – значит, в самом деле, есть возможность поменять свои настройки. И тем повлиять на участь, перенаправив судьбу, как сюжет книги…».
Мысль показалась глубже гневного ворчания. Рассудок приостановился, отмотал назад.
– Перенаправить судьбу… как сюжет книги…
«Какой у меня сюжет?» – вопрос мелькнул искрой в мозгу, как бесшумная зарница в серой туче. И внезапно пришел ответ.
Артур поднялся с кресла. Он перестал осмысленно видеть, а точнее обращать внимание на предметы интерьера, оказавшись где-то далеко и одновременно здесь. С ощущением, будто сознание куда-то отлучилось за консультацией, юноша зашагать по комнате; как через тернии продираясь к рабочему столу, хотя достаточно одного шага. Отодвинул стул, сел перед черновой тетрадью, включил лампу. Каждое движение плавно аккуратно, словно на плече сидит пугливая птаха: выдвинул ящик стола, взял глеевую ручку красного цвета. Снял колпачок, как если бы вынул меч из ножен. В книгах истории описано: чтобы выковать катану, которая сложит о себе легенды – кузнецы востока медитировали до транса, и лишь в таком состоянии приступали к работе. На всех этапах, – от молота, до точильного камня, – главной задачей становился не труд, а поддержание осознанности. И в этом покое без посторонних мыслей, божества, которым молились – начинали подсказывать мастерам как сотворить шедевр.
И кажется, что вот она подсказка – писатель вдруг вспомнил азы. А именно то, что предшествовало самому первому рассказу – исповедь.
– Как же давно это было?..
Дрожь пробежала по телу – трепет удовольствия. Вот-вот начнется… Нет. Уже началось…
Исповедь разоблачает потаенные думы. А значит она – кратчайший путь к подсознанию.
Прокладывая маршрут, и оставляя за собой чернильные следы строк; но не разменивая равномерное продвижение вдоль мыслей на самолюбование отражением в этих вязких лужах – Артур приступил к Исповеди:
«Кому-то для искренности потребуется священник, кому-то психолог. Кто-то обойдется другом, родственником, и даже случайным попутчиком в дороге, готовым выслушать, перед тем как попрощаться на перекрестке. Но самый легкий способ – чистый лист; и ручка, которой можно излить наболевшее.
Важно пресекать попытки превратить откровение в художественно произведение. До финальной точки – все слова строго должны оставаться в секрете. И как бы красиво они ни складывались, – а непременно станут! – исповедь – не для посторонних. Не для хвастовства откровенностью, не для показушной выстраданности. Только чистая правда о себе.
Поэтому изначально писать нужно не красиво, а честно. Первое, что приходит на ум, как под диктовку. Это простейший, общедоступный способ психического самолечения – рассказать о себе, заполняя собственный анамнез. И чем-то процесс напоминает кроссворд: сначала озвучивается конкретный вопрос; затем ищется ответ, но без упорства. Краткий итог пишется в строчку; и когда пирамида из слов заполнена – по буквам открывается ключевое слово. Это и будет рецепт от болезни.
Хватит увлекаться. К сути. Вот я ребенок. Допустим мне 6 лет…».
*** *** ***
Вот я ребенок. Допустим мне 6 лет. Я с нуля годиков изучаю мир, в котором родился. Все в новинку для меня. Каждый мой День Рождения – праздник. Через 20 лет, я буду ожидать ежегодную дату с чувством назревающего кризиса.
Наступает 14-ый год моей жизни. Подростковые переживания кажутся мне невозможно сложными. С друзьями и врагами(!), с “просто” подружками и “особенными” девочками – я формирую первый сознательный круг общения. С кем-то сближаюсь, от кого-то отдаляюсь, придавая колоссальную значимость взаимоотношениям. Во мне бушует гормональная буря полового созревания, но я этого не осознаю; в упор не замечаю, что веду себя как стадное животное. Точно так же мне непонятно, зачем я получаю первый паспорт.
Помню, когда засовывал в обложку – поймал угнетающее отвращение, что мне навязали игру, в которой не слишком-то интересно принимать участие. Того требует законодательство… Но что подросток понимает в законодательстве? Все мои знания сводятся ко вскользь прочитанным параграфам учебника по граждановедению.
В 18 я подбираюсь ближе ко взрослой жизни – достигнуто совершеннолетие. Уже получен второй паспорт. Но лишь теперь начинается настоящее испытание социумом, как ритуал созревание индивида – становлюсь абитуриентом.
Не окунулся, а погрузился в мир незнакомцев и посторонних; тогда и начал понимать, что именно кирпичные стены школы делали друзей неразлучными, а не какая я-то там преданность.
Хочется! Безумно хочется проводить время в прежних компаниях! Сидеть по пять дней к ряду за одной партой с девочкой, которой украдкой любуешься. Помню, как щемило сердце, когда боялся быть застуканным. Помню застенчивость. Застенчивость… столь мягкое слово для шквала эмоций! Как запылали щеки, как пропал дар речи, когда во время урока, – при всем классе, – учительница пристыдила ученика, парящего в облака с Амуром. Вот ведь дрянь!.. Это же откровенная подлость: воспользовалась преимуществом взрослого расчета, чтобы максимально эффективно отбить желание быть застенчивым.
К счастью, не все учителя – лже; и не все педагоги – псевдо. Оп! Вот я и вернулся обратно к совершеннолетию, когда поступил в университет, и новые ПЕДАГОГИ полностью заменили школьных преподавателей, к которым привык за 10 классов.
И вот какую тенденцию я нахожу интересной... Сначала я жил с родителями – два человека, плюс четыре (вверх по генеалогическом древу) – два дедушки и две бабушки. Затем детский сад – свора детей под опекой двух тетушек-пастушек: нянечки и воспитательницы. Сколько нас было?.. Полтора десятка?.. Не помню ни одного лица.
Потом школа – количество сверстников в замкнутом периметре класса выросло где-то до двадцати пяти. Все мы – выводок цыплят, рассаженный за парты; с крылышками, сложенными на столешнице, от которой нужно держаться на расстоянии кулачка; а когда пишешь, не клюй носом в тетрадку – испортишь глазки.
Через 3-4 года станет понятно, кому в классе дисциплина дается с трудом, не вживляется. А за 10 лет – образовательная система оценит склонности и способности каждого ребенка. Расставит баллы в аттестатах, отметит медалью отличившихся в… Чем? В сочетаемости со стандартами методик обучения? В таланте угождать педагогам?
Отвлекся…
Уффф…
Возвращаюсь к завязке предыдущего абзаца – тенденция. Интересной считаю тенденцию расширение вместительности круга общения; а так же ускорение обновления его участников. Во! Вспомнил! Когда поступил на психфак – старался поддерживать дружбу с бывшими одноклассниками. Бывшими… Это как фаза перехода от общения к забвению.
Первый курс. Аудитории превосходят габариты классов. Иногда, на общих лекциях, набирается 40-50 студентов. И все эти сверстники и ровесницы, – в большинстве своем, – незнакомцы.
Вдруг становится понятно, что заканчивается ОКОНЧАТЕЛЬНО выпускной этап ученичества, перед НАСТОЯЩЕЙ взрослой жизнью. Той самой, от которой воротило, когда циничные взрослые, с авторитетом возраста, советовали готовиться к расставанию со школьными приятелями. Я-подросток возмущался: как можно говорить такое? Приятели? Да у меня все друзья! Мы с Женьком такое пережили, не забудется никогда! И Васек меня никогда не предаст! А Серый – так он вообще сосед; от него захочешь – не спрячешься! Среди друей у меня даже лучший есть – Ромик; с яслей детсада – кореша! В общем, вы, – взрослые, – дураки. Считаете что деньги важнее людей. Никогда не стану таким же. Даже из принципа!
Фуф…
Но вот школа кончилась. Больше мне нельзя приходить на уроки; да и незачем – мой класс распался. Не сразу: как друзья мы вымирали постепенно, все в меньшем количестве собираясь на встречах выпускников. Учась на четвертом курсе психфака, когда единственный раз за год выпала возможность вернуться в школьный кабинет, сесть за свою парту и встретиться с коллективом, сплоченным общим детством – я захожу в тот вечер, и вижу, что наше число превратилось в цифру.
С порога стало ясно, что явились те, кто медлит поставить точку. Помню, беседы в тот вечер были донельзя унылыми, а челюсть ломило от натянутой улыбки. Наша классная руководительница в который раз благословила корабли, на которых мы выплываем в безбрежный океан взрослой жизни и прочее... Сантиментами сама себя до слез растрогала. И эти слезы вдруг поразили меня – ведь это же она предрекала распад детского коллектива! Но выходит, что сама не верила свой же совет. Она говорила одно, я утверждал противоположное со 100%-ной уверенностью; оба оказались не правы. Друзья, значит… Женек переехал на другой конец города – там и осел. Васек пару лет назад женился на той самой девочке, с которой я сидел за одной партой. И в результате общаться оказалось сложнее, чем убеждали друг друга накануне их свадьбы; на которой я перебрал и устроил потасовку… Да уж… Серый откололся более незаметно – он по-прежнему сосед, но это уже ничего не значит. Случайные встречи в предбаннике: привет – привет – как дела? – нормально, а у тебя? – хорошо. Точка. И тихо закрываем двери.
Зато Ромка так и остался другом. Отношения, испытанные временем. Этого человека не заместил никакой другой, тогда как весь “школьный” круг общения обновился до “студенческого”. По сути, отбросив драму жизни, я похож на элемент из таблицы Менделеева – у меня наблюдается валентность. Это означает, что на любом этапе социального развития, я не могу поддерживать больше дружеских связей, чем мне отведено.
Супер!
Тихо!
Школа – десять лет притирания к не такой уж обширной группе людей. В нее меня привели маленьким, словно пересадили комнатное растение в горшок побольше – и детская психика стала приживаться сама собой.
Пять лет университета; и с первого дня я знаю, – подготовился, – что такое репутация, какой бывает и зачем нужна. А главное – как достается. Я в курсе правил взаимоотношений с ровесниками; я в теме, о чем и как беседовать с педагогами, чтобы продемонстрировать незаурядность, впечатлить смесью воспитанности и вольнодумия.
Со школьной скамьи ласкали слух упреки, мол, умный же, мозги работают на пятерку, а тройки получаешь только из-за халтурного отношения… Вообще, сложно представить незрелого ребенка, который не станет после такого любить свои тройки. Пусть даже кричат и ругаются родители, тряся постыдным дневником и подбирая наказания, будто ища ключик зажигания для успешности своего чада. Пусть кричат и
