И вот мы снова сидим на диванчике в её уютненькой кухне и пьём кофе, правда, не с коньяком, а с ликёром, он больше ей нравится, да и по паре стопок уже выпили за встречу, пососали лимончик, и сейчас она выдавливает его в кофейную чашку, а я улыбаюсь:
- Не переборщи, Линка, лишняя кислинка жизнь портит.
Ну да, хочу вот так подтолкнуть её от банальных разговоров, - как я доехала?.. как внучка, дочка, впечатления? - к ожидаемой мною «информации»: что у неё с Антоном после предновогодней ссоры? И кажется, она разгадывает мой нехитрый ход, улыбается:
- А ты знаешь, как-то успокоилась я после Нового года.
- А почему ты успокоилась? – недоумеваю.
- Не знаю. И даже несколько раз порывалась подойти к нему, спросить: ну, как тебе... без меня?
- Порывалась, но не подошла?
- Не подошла. А подойдет ли он?
Какое-то время сидит, попивая кофе, потом включает магнитолу, пристроенную на спинке диванчика, находит любимый диск… Танго «Кумпарсита». И под эту прекрасную и будоражащую мелодию слышу:
- А он стал спокойней, улыбчивей, даже иногда с детьми беседует, интересуется их делами. А почему? Может, нашел себе другую и успокоился?
И смотрит на меня, ожидая ответа. Но я лишь пожимаю плечами: «Ну что я могу ответить, Линка?» И она отвечает сама:
- А если спрошу и ответит: да, мол, нашел, то обрадуюсь ли, вздохну с облегчением?
- А, может, и огорчишься, замкнёшься, загорюешь, - предполагаю возможные её чувствования.
- А я уже и горюю. Искала мужа духовного, умного... богатого ли, бедного - не важно. И вроде бы нашла. А разводит нас самая обыкновенная физиология.
Сегодня мы – в роще, которая притаилась на краю судка почти в центре нашего города. Лика идёт впереди меня, намеренно при каждом шаге загребая ногами снег, отчего на тропке остаются сугробики, и рассказывает уже о свеженькой ссоре.
- Вчера сидим у телевизора, смотрим «Новости». Но молча. И в разных углах дивана. А было бы о чём перемолвиться, было б! Но думаю: «Да ладно, не хочет о новостях и не надо, а вот о нас бы…» А он вроде как и считал мои мысли… вдруг встал и ушел к себе.
- А ты – за ним?
- А я как-то сразу и решила: «Пойду, скажу… - Кажется, не услышала моего вопроса. - Вот прямо сейчас пойду и скажу ему то, что так мучительно надумалось». И вхожу. Стоит у окна, но обернулся. «Антон, - говорю, - может, поговорим? Начнем, так сказать, поэтапный вывод войск?» Лишь усами дернул: «Нет, не надо. Поздно уже».
- Линка, это он испугался, - подсказала ей на этот раз погромче.
- Может, и испугался. Но если я решилась, то… - Это точно. Если она решилась… - Пойми, я не могу приходить к тебе без желания, не могу заставлять себя, хотя ты и считаешь, что можно и без... А он вдруг и вспыхнул: «А ты как думаешь?» - Да уж… на такое можно вспыхнуть. – Вспыхнул и договорить не дал: да, я все эти годы никогда не шла ему навстречу!.. да я и хозяйкой плохой была… и даже духовно не сошлись! И говорил-то раздраженно, зло и даже на лице у него…
- А ты не попросила его успокоиться? – прервала её.
Но она не ответила. Сделала несколько шагов. Остановилась у оврага под прицепившейся за край сосёнкой, заглянула вниз и… словно отшатнулась:
- И даже лицо у него стало каким-то… хоть и стояли в полутьме, я у порога, он у окна, но видела: каким же чужим стало его лицо! А уж когда выкрикнул: «Подумаешь, вообразила себя королевой! Да не королева ты, и не скрипка, а бревно!», то и совсем…
Я удивилась этой «скрипке», а она обернулась ко мне:
- Да это я как-то полушутя сказала ему: «Знаешь, какой-то классик написал, что женщина, как скрипка, на ней только надо научиться играть».
Линка зашагала по тропинке впереди меня, но остановилась, снова обернулась и усмехнулась:
- Ну, я и говорю: «И ты хочешь, чтобы я после такого комплимента...» «А-а, хватит комплиментов!» не дал договорить и махнул рукой… словно отрезал меня от себя: «Ты всегда хотела, чтобы я только хвалил и превозносил тебя, ты всегда…» «А ты только это и делал» прервала и я…
Она прислонилась к сосне:
- И еще припомнила ему: «Да ты даже цветов на день рождения не дарил!»
У её губ резче обозначились морщинки. Сейчас заплачет? Нет, оттолкнулась от сосны, пошла. Сказать ей что-то в спину?.. Но свернули с тропы, уже идем по тропинке, ведущий в сквер, и она опять останавливается, оборачивается:
- И знаешь, что он ответил? «Твой день рождения зимой!»
Подошла к лавочке, села, расстегнула сумочку, что-то поискала в ней. Нет, не нашла и, снова коротко взглянув на меня, почему-то вдруг жалко улыбнулась, отчего морщинки у рта стали еще нахальнее:
- И не сказал это, а выпалил! – Снова начала рыться в сумочке, почти бормоча под нос: - А я ответила: «Да, мой день рождения зимой... но Володя Асташов дарил мне розы».
И не найдя со второй попытки в сумочке того, что искала, закрыла её, а улыбка из жалкой стала странной, - не живой.
- Но он словно не услышал меня: «Ты всю жизнь изнуряла себя работой, а обо мне не думала, поэтому и…»
Я прервала её, надеясь вопросом согнать с её лица эту безжизненную улыбку:
- И ты стояла… вот с такой улыбкой?
Но она не услышала меня.
- Отвечаю ему: «Что лишнего я делала-то?» А он: «Консервации разные, печеники разные, булки!» - Похоже, у нее перехватило дыхание: - Булки! – Повторила и фальшиво рассмеялась: - Дались ему мои булки!
- А, кстати, твои булочки прелесть какие вкусные!
Я снова попыталась комплиментом, интонацией отвлечь её от этого нелепого смеха, но она не заметила ни того, ни другого.
- И я тихо сказала: «Антон, если бы ты хотел, чтобы у меня оставалось время для настраивания, как ты выражаешься, мог бы и побольше помогать». Но получилось не совсем тихо, потому что еще и добавила: «Или нанял бы домработницу, вот тогда я только бы тем и занималась, что настраивалась, а то приходится всё самой да самой».
«А-а, ну тебя в болото!» - опять резко махнул рукой и стал разворачивать диван. Так что не получилось у нас примиряющего разговора и на этот раз. Не получилось.
Линка замолчала, опустила голову. Ну, как, чем надо было её утешать? Нет, не нашлась. Поэтому притронулась к рукаву её куртки и как можно ласковее заглянула в глаза:
- Но будешь снова пытаться, да?
- Не знаю. – Она встала, решительно пошла вдоль аллеи, и я услышала тихое… словно сказанное только себе:
- А впрочем… Буду просто ждать.
Буду ждать и я. Прости, Линка.
И до самой осени слышала я от Линки рассказы-жалобы на Антона. И до самой осени то затухая, то снова вспыхивая вился их разлад, из которого ни он, ни она не могли найти выхода. Ну, а я… Мне было жаль их, но посоветовать что-либо не могла, - как вмешиваться в чужие семейные отношения? Да, честно, говоря, и не хотела, чтобы по её рассказам, а иногда и по небрежным запискам на отдельных листках, - так и не стала она вести дневник! – писать хронику их противостояния, которая подталкивала меня постоянно возвращаться и к своим дневникам, чтобы додумать, понять то, что ускользнуло когда-то.
«Мы со Стасом только что позавтракали, но молча. Уже наливаю чай и вдруг слышу:
- Наверное, уеду от вас в ближайшее время.
Не сказал, буркнул. Буркнул, но его тут же понесло: он, де, не может больше жить со мной потому, что я никогда в нём не нуждалась, а только требовала от него машину, виллу... Я обалдела:
- Стас, побойся Бога! Какую машину, какую виллу?
И наш «снежный ком» покатился. И сейчас начнёт обрастать упрёками. Как его остановить, да и когда? Ведь мне на работу.
И каким же тяжким был этот день! И самое плохое, что не хотелось идти домой.
Проехала свою остановку, еще несколько, вышла. Еще не застроенные многоэтажками, почти сельские улочки… А вечер-то какой теплый, яркосолнечный, трава у дорожек после дождей лохматится не по-осеннему и еще зеленая-зеленая! Над заборами с веток улыбаются пёстрые яблоки, а я… Как же не вписываюсь я в это увядающее, но еще благоухающее великолепие!.. Собственно, человек не смерти боится, а просто страшно переступить ему этот неизвестный порог… Один переулок, другой, третий… И всё же - домой. А Стас в зале уже «Новости» смотрит. Но, когда вошла, нырнул в свою комнату, закрылся и теперь он - у себя, я - в своем уголке дивана».
… «Томно, тяжко… и грудь сдавливает. Опять – к сельским домикам, а вдруг подлечат?
Моя любимая осенняя пора! Прохладная благодать и прозрачность во всём, будто отшумела природа, отгуляла, успокоилась, а я... Перешагнуть бы в небытие сразу, запросто, сейчас! Но чтобы маме, детям не было больно. И что б - без похорон, без могилы…Тропинка вдоль покосившегося забора… Но всё, всё бессмысленно. И я, и эти сады в яблоках, и это солнце, и вот эта грушица, прицепившаяся за край оврага. Плоды-то её какие мелкие, никому не нужные и – слоем, в траве… Жалко и себя, и Стаса. Если бы можно было сейчас поговорить с ним! Но что сказала бы? Люблю, буду послушна? Нет, не сказала бы... А груши этой дикарки никому не нужны и падают, падают, теряясь в траве… А, может, так: давай, мол, еще раз попробуем понять друг друга. Нет, опять - не то… По деревянным ступенькам - к ручью. А в овраге серо, прохладно, сыростью пахнет, и черные грачи на желтом склоне... как у Ван Гога*… Но был ли он счастлив со мною последние годы, говорила ли ему «люблю»? Нет, не говорила. И не ласкала, не целовала, забыв обо всем, - лишь позволяла… Ветхий мосток, под ним вода воркует… Тогда нужно ли делать попытку удержать его?.. Листок зацепился за ветку. Зацепился, а вода треплет его, треплет… нет, сорвала, уносит… А была ли я счастлива с ним эти годы? Если верить, что любит, то это значит: жил рядом с любимой, а я… Исхоженные, покосившиеся ступени… Нет, не останутся здесь, в сырости оврага, мои терзающие мысли, а снова полетят за мной в яркую пестроту осеннего дня».
Сон Линки:
Ты - в какой-то хате… и лежишь на некрашеных досках пола, а над тобой стоит с закрытыми глазами Антон, лицо у него распухшее, синее… и вдруг он поднимает медленно руки, тянет к тебе… ты шарахаешься в сторону, кричишь... И просыпаешься... и слышишь, как скрипнула половица, - это дочка, разбудив тебя, отходит от кровати, сын стоит рядом.
Из её рассказов:
Антон смерчем ворвался на кухню:
- Чтоб никому не давала моих книг, а то…
Ну да, это ты вчера положила ему на стол «Лолиту» Набокова, которую давала почитать своему оператору, и вот... Метнул угрозу и вышел. Нет, выскочил, вылетел! И уже дверь входная хлопнула. Ушел. Но вскоре вернулся:
- Еду в командировку.
И в руках - мыльница, зубная щетка. Ну что ж, едет, так едет... Щелчок двери. Уехал.
Его пустая комната, одежда, вещи… И ты вдруг вспоминаешь, как глубокомысленно он жарит яичницу… словно ритуал совершает, да? И тут же: конечно, быть отвергнутым, значит, иметь право наговорить лишнего, но... Но ведь он – родной тебе человек, так как же расстаться? Да и дети… Нет, ты не боишься
