комнатка Нины. Ширяев, смущаясь, сидит за столом, пьет чай. Нина выкладывает яблоки из корзинки на подоконник.
НИНА: Берите же сахар, Павел Аркадьич!
ШИРЯЕВ: Спасибо, Нина Ивановна. И давно вы тут живете?
НИНА: С тех пор, как померла маменька. Тогда мы снимали большую комнату на Крестовском, у маменьки был хороший пансион.
ШИРЯЕВ: А нынче вы чем занимаетесь? О, простите, можете не отвечать!
НИНА: Отчего же? Я помогаю княжнам Угрицким и Ланским готовиться к балам.
ШИРЯЕВ: Но балы нынче так редки…
НИНА: Еще ухаживаю за престарелой графиней Кизлярской и ее двадцатью собаками.
Смеется. Ширяев мрачен.
ШИРЯЕВ: Проклятая страна! Это все ты, ты!
НИНА: Что вы сказали?
ШИРЯЕВ: Ничего, Нина Ивановна. Однако позвольте откланяться - мать, наверно, места себе не находит.
Поднимается.
ШИРЯЕВ: Да, Нина Ивановна, но когда же мы теперь снова увидимся?
НИНА: Можно завтра, в саду. Если желаете.
ШИРЯЕВ: Да, конечно, я непременно приду.
Явление третье
Ширяев, делает при свете лампы бомбу.
ШИРЯЕВ: Вот тебе подарочек, негодяй, угнетатель. Последний дар умирающего раба. Неделя! Тебе – то, подлецу, предстоит еще не один год грубого разврата… «Но знаем мы, взойдет она»… Какая же Нина красавица, умница! Я влюблен? Да, похоже, я влюблен. Вот тебе подарочек, угнетатель, пожиратель свободы.
Явление четвертое
Городской сад. Нина, Ширяев.
НИНА: Вы так милы, Павел Аркадьич.
ШИРЯЕВ: Прошу вас, Нина, называйте меня просто Павел.
НИНА: Хорошо … Павел.
ШИРЯЕВ: Я должен вам признаться.
НИНА (слегка краснея): В чем же?
ШИРЯЕВ: Я люблю вас, Нина! Я полюбил вас с первого взгляда.
НИНА (смеется): Но разве так бывает?
ШИРЯЕВ (задумчиво): Возможно. Я полюбил вас, но права на ответную – простите меня великодушно за нескромность – на вашу любовь, не имею.
НИНА (удивленно): Почему?
ШИРЯЕВ: Я умираю, мне остается жить всего неделя. Теперь уже шесть дней.
НИНА (с ужасом): Что же с вами?
ШИРЯЕВ (заикаясь): Гноящийся архисифилис.
Явление пятое
Нина, Ширяев сидят на скамье в саду.
НИНА: Но почему вы решили отомстить ему? Он же ни в чем не виноват!
ШИРЯЕВ: Не виноват? Вы ли это говорите, Нина? Вы ли это говорите, за жалкие гроши ухаживающая за гнусной старухой, за копейки унижающаяся перед заносчивыми княжнами? Вы ли это говорите, живущая в конуре? Вы ли?
НИНА (с обидой): Ну, зачем же вы так!
Ширяев с жаром хватает Нину за руку. Та косится с некоторым страхом – боится заразы.
ШИРЯЕВ: Дорогая Нина, поймите, только убив негодяя, мы – униженные и оскорбленные – сумеем скинуть рабские цепи не с ног или рук, а со своих душ. Душ, понимаете?
НИНА: Не совсем, но вы так говорите…
ШИРЯЕВ: Ах, я совсем не хотел быть красноречивым. Я не люблю краснобайство. Короче, Нина, я решился.
НИНА: А как же этот ваш … гноящийся архисифилис?
ШИРЯЕВ: Он - мой главный сообщник.
Действие четвертое
Явление первое
Ширяев, слегка покачиваясь, стоит у дороги на пронизывающем ветру – на нем дрянная шинелишка, руки в карманах.
ШИРЯЕВ: Ну, где же ты, черт бы тебя побрал? Проклятая тварь - кожей чувствует опасность. Даже будь ты справедливым и добрым, приведи всех к достатку и благодати, тебя все равно стоило бы убить – из принципа…. Принцип! Гноящийся архисифилис называется этот принцип, не стоит себе лгать. Наполеонишка! Неужто я жалкий Наполеонишка? Чу! Кажись, едет!
Явление второе
Царь в коляске с кучером и мамзелями.
ЦАРЬ (поет): Эх, эх!
Всюду смех!
Отворяй врата, Емеля –
Уж пришла твоя неделя.
Мамзели хохочут.
ЦАРЬ: Поглядите-ка, бомбист! Ха-ха-ха, бомбист!
Мамзели визжат от смеха. Кучер басовито смеется.
ЦАРЬ: Подь сюда, братец, не бойся!
Ширяев подходит.
ЦАРЬ: Ты же бомбист, дорогой?
ШИРЯЕВ: Пробил твой час, ирод!
ЦАРЬ: Знаю. А ну-кось, дай мне ее!
Ширяев изумлен.
ЦАРЬ: Дай, чего ты? Съем я ее что ли?
Ширяев достает из кармана бомбу, подает царю.
ЦАРЬ: Смотри! Смотрите все!
Быстро съедает бомбу. Мамзели от смеха падают в обморок.
ЦАРЬ: Трогай! Эх, эх! Всюду смех!
Действие пятое
Явление первое
Ниправда смотрит на свет колбочку с анализами.
НИПРАВДА: Н - да, сомнений нет: это ты, обезьянье наследие Толстого – американца, – гноящийся архисифилис. Приветствую, батенька. Какая активность! Все время, сколько наблюдаю за тобой, едва удерживаюсь от соблазна… Так и хочется … Совсем немножко… Так заманчиво – неделя, разложение…
Отпивает из колбочки, прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. Стучат.
НИПРАВДА: Совсем забыл, сегодня же четверг. Войдите!
Явление второе
Ниправда, царь.
ЦАРЬ: Добрый день, доктор!
НИПРАВДА: Добрый. Как самочувствие?
ЦАРЬ: Разлагаюсь.
НИПРАВДА: Поздравляю вас.
Явление третье
Ниправда, Ширяев, Царь.
ШИРЯЕВ: Можно?
НИПРАВДА: Проходите, батенька.
ЦАРЬ: А, господин бомбист.
НИПРАВДА: Спешу обрадовать – все подтвердилось.
Ширяев роняет голову.
Явление четвертое
Ниправда, Ширяев, Царь, Дворник.
ДВОРНИК: Разрешите войти, ваше благородие?
НИПРАВДА: Входи, братец.
ДВОРНИК: Как там ето самое?
НИПРАВДА: А то сам не знаешь.
Дворник тяжело вздыхает.
Явление пятое
Те же и Шилина.
НИПРАВДА: Прошу вас, мадам. Ваш анализ – самый ядреный.
ШИЛИНА: Мерси.
ЦАРЬ (с нежностью глядя на проститутку): Вот он – ангел смерти.
ШИЛИНА: И вам мерси.
Явление шестое
Те же и Гноящийся Архисифилис.
ГНОЯЩИЙСЯ АРХИСИФИЛИС (врывается с пистолетом): Умрите, ироды!
Пистолет дает осечку, Гноящийся Архисифилис бросает его на пол и в исступлении бьет ногой.
Ниправда, Ширяев, Царь, Шилина громко хохочут.
Занавес.
Такую вот пьеску сочинил на досуге Евгений Евгеньич Килкин и, нельзя сказать, что не было в ней рационального зерна. Ну, а бедность декора «Ангела смерти» связана, конечно, с укоренившейся в авторе – к тому же директоре театра – провинциальностью. Согласитесь, сложно поставить в Ж… бродвейскую драму!
Килкин настороженно смотрел в зал. Пока все шло прекрасно. Правда, Лукьянов поначалу был слегка деревянным, но потом, ничего – раскочегарился. Публика принимала так, как должно, – то есть не разговаривала по мобильникам. Дело близилось к занавесу, и вот-вот должен был появиться Гноящийся Архисифилис. Вот и он… Боже, что это?!
В руке у Крамова был не дуэльный пистолет, а самый настоящий, матово-черный «Вальтер»!
-Умрите, ироды!
Хлестко прозвучали выстрелы. Килкин, не веря своим глазам, увидел, как поочередно попадали на пол Шилина, Ниправда, Царь и Ширяев, причем у Царя совершенно отчетливо развалился на части череп. Багровые лужи тут же залили сцену. Шурша, упал занавес.
И - овация. О, какая это была овация! Никогда за всю свою долгую театральную карьеру Килкин не слышал таких бурных аплодисментов.
-Ав-то-ра! – скандировала публика.
Но автору было не до оваций. С ледяной кавказкой усмешкой к нему подступал Гноящийся Архисифилис, держа «Вальтер» на уровне бедра.
-Эдик, ты чего? – пролепетал Килкин.
-Я не Эдик, я Гога,- с жутким грузинским акцентом сказал Крамов и … эх, если бы только можно было пули ловить зубами!
Все с той же усмешкой негодяй - Архисифилис прошел в гримерку, где ждали вызова на «бис!» красивая актриса Шпак, пожилая Абдонина, а также гримерша и антрепренер. Здесь, как говорили в старину, перо автора спотыкается о рытвины некачественной швейцарской бумаги и умолкает.
Крамов скорым шагом вышел из театра и, сев в черный «Мерседес», крикнул шоферу:
-Гони!
Исчезли, словно растворившись в воздухе, и молодые люди, похожие на секьюрити. Когда открылся занавес, лишь губернатор, несколько заядлых любителей-театралов, да с десяток гоняющихся за культурой дам могли созерцать открывшееся печальное зрелище. Ангел смерти витал над сценой.
3
Кто еще знал Сергея Леопольдовича в Ж…? Вы не поверите, всего двое – соседка по дому бабка Акулина и продавец магазина «Продукты» Агния Львовна. Вижу – поверили не все! Я так и знал… Как же так, скажут господа сомневающиеся - человек провел в Ж… детство (пусть и такое, что его хочется поскорее забыть), актерствовал, наконец, просто бродил по улицам.
Начнем с конца, – извиняюсь за каламбур.
Итак, «бродил по улицам». А кто сказал, что он «бродил»? Да Антушкин, кроме дома и театра, не бывал нигде, а театр от дома в двух минутах ходьбы.
Далее: «провел в Ж… детство»… Ах, как я люблю тех, кто сохранил еще в нашем веке святую наивность! Вы думаете, один Ж… на свете? Да может Сергей Леопольдович в Житомире детство провел, или в Железногорске…
Наконец – «актерствовал». Это просто удивительно, что вы не знаете, но в провинциальных театрах до сей поры столько румян кладут на физиономии господ актеров, что их и от чертей отличить трудно, не елико от самих себя.
Думаю, я разбил сомневающихся в пух и прах, хотя боюсь, что найдутся и такие въедливые читатели, которые вовсе не желают щадить чувств автора и которым во что бы то ни стало хочется перебить все население Ж…
Что ж, оставлю это на их совести, а сам с сердечной мукой спешу поведать, как пострадали от ангела смерти бабка Акулина и Агния Львовна.
В провинции многие живут в так называемых «полдомах», «треть домах», а то и «четверть домах» (впрочем, в столице наблюдается еще более изощренный вариант: полкомнаты, треть комнаты или 1/16 комнаты).
Сергей Леопольдович милостью мэра проживал в «полдоме» и соседка, бабка Акулина, – болтливое и весьма склочное существо - доставляла ему немало неудобств. Не удивлюсь: Антушкин обрадовался бы тому, что ранним утром, когда рассветный луч едва-едва коснулся Ж…, в дверь бабки Акулины вкрадчиво постучали.
«Кого нелегкая принесла?»
Никогда не спящая старуха, стуча по полу шлепанцами, подкралась к двери.
-Кто?
-Открывайте, Акулина Петровна!
Батюшки светы! Это был голос Ираклия! Молния воспоминаний насквозь пробила старческий маразм, и Акулина Петровна вспомнила, словно то было вчера: Черное море, красавец грузин на желтом песочке, жаркие объятья в чистом номере гостиницы «Юбилейная».
Сухая ручонка, слегка дрожа, отодвинула щеколду.
Но это был не грузин Ираклий. Читатель, конечно, узнал Крамова…
Наутро бабку Акулину нашли мертвой, и от живой она отличалась только тем, что молчала. Эксперт-криминалист зафиксировал в протоколе асфиксию, а злые языки говорили впоследствии, что Акулина подавилась собственным языком.
Это была самая страшная, но, к сожалению, не последняя смерть в Ж… Последняя случилась 12 июля, и уже после этого ж…вцы не умирали.
Продавец магазина «Продукты» Агния Львовна любила майонез. Не гавайско – ромовый пудинг, а простой майонез. Майонез был ее религией, ее единственной отдушиной в жутковатой затхлости Ж…
Она брала с витрины первое попавшееся ведерко, открывала крышку и, лизнув языком белую кисловатую поверхность, ставила ведерко обратно на витрину. Потом брала следующее.
-Агнюшка, товар! – крикнул со двора водитель Петька.
-Все привез?
Агния Львовна вышла из магазина и повесила на дверь желтую табличку «Прием товара».
-Вроде…
-Ну, заноси.
Петька, матюкаясь, внес по очереди
