Младые годы – наверно, самое благодатное времечко для впечатлений от настоящего искусства. Это уж останется в тебе навсегда.
Так случилось и со мной, когда я давным-давно, еще подростком, увидел в кинотеатре повторного фильма старую французскую ленту «Красное и черное» по Стендалю с романтичным Жераром Филипом.
После фильма я вышел вконец потрясенный, словно со мной произошло нечто тяжелое, перевернувшее всю мою жизнь: я не мог ни о чем другом думать, говорить, все делал чисто механически... Неотразимый соблазнитель и лицемер Жюльен Сорель, потерпевший полное фиаско, но гордо отвергнувший сделку с жизнью, просто раздавил меня. Это была настоящая душевная травма…
И так прошла неделя, другая, пока я, наконец, не решил излить все эти свои юношеские переживания на бумаге, неосознанно следуя толстовскому наказу: писать только тогда, когда просто не можешь не писать. Но сколько я ни сидел, сколько ни вымучивал из себя фразы, ничего так и не выдал, хотя еще со школы отличался легким письмом… Не было ни нужных слов, ни даже мыслей – все было подавлено тем же беспросветным, гнетущим впечатлением от фильма. И оставалось только беспомощно и дальше горевать, вспоминая каждый его эпизод, гениальную музыку…
Позже я не раз спрашивал себя: должно ли искусство оказывать именно такое, почти что парализующее волю, действие, доставлять столько боли?
Философ Платон был вроде против этого, считая, что поэты, художники не вправе растравлять сердца людей, выбивать их из душевной гармонии, вместо того чтобы бодрить и придавать силы. Нечто подобное от искусства ждет, собственно, и всякая жесткая, особенно авторитарная, власть: поменьше рефлексии, трагизма, пессимизма, побольше веселости, веры в светлое будущее, в партию, президента…
Ну и правильно. Во всяком случае, я, обжегшись на этом столь сильно в молодости, стараюсь теперь от такого искусства держаться подальше. Мне лучше уж «Ёлки», чем «Левиафан». И так жизнь тошная, чтобы еще жару подбрасывать...
И касается это, между прочим, не только кино, наиболее важного для нас из всех искусств, как говаривал когда-то Владимир Ильич. Слишком уж явная женская красота действует на меня, пожалуй, еще более разрушительно. Тут я совсем балдею, немею, даже больше того…
Случилось это еще тоже в молодости, когда я сошелся с одной на редкость красивой девицей. И так на меня эта ее красота давила, сковывала, что я в самый, можно сказать, ответственный момент нашей влюбленности позорно лишился мужской силы. Ну да, какая уж тут сила – когда самец в таком смятении. В общем, вышло как с той злополучной рецензией…
И тогда я понял: красавицы мне категорически противопоказаны, еще одна такая – и мне конец.
Так что с тех пор я всегда выбираю себе в подруги кого попроще: пусть невзрачных, пусть неказистых, нестройных, даже страшненьких, лишь бы не была чересчур красивой. И как только вижу поблизости что-то такое опасное, тут же смываюсь. Ну и вообще люблю выискивать в этих наших признанных красавицах всевозможные недостатки, низводить их хваленую красивость, чтобы не слишком будоражиться. Ну а чего делать-то, раз я такой на это дело впечатлительный?
Мужская доблесть, душевный комфорт мне, знаете ли, дороже.
чтобы "переварить" увиденное...И слишком восприимчивы.
Со мной был подобный случай после прочтения новелл Стефана Цвейга.
Бывает! И это признак настоящего искусства, а не донцовых-марининых.