Андрей Воронкевич
МАЛЕНЬКИЙ ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ СКАНДАЛ
ЭПОХИ ВОЛЮНТАРИЗМА 18+
БЫЛИНА
- «Разучилась пить молодёжь!» – юмористически процитировал Васильич, указывая на задремавшего Алешу Бабушкина.
- «А ведь этот ещё из лучших!» – подхватил я. Бедный Атос очередной раз перевернулся в гробу.
Правду сказать, на «молодёжь» Алеша тянул лишь отчасти. Всего-то года на два помладше меня. Мне, конечно, тоже пока ещё регулярно льстят. В основном – незнакомые женщины средних лет. Величают «молодым человеком». Впрочем, может, это и не лесть. Известно – у каждого поколения свои темпы роста. Гайдар (дедушка, естественно), как известно, в шестнадцать лет полком командовал. Я же, грешный, в армии и к двадцати не удостоился лычек хотя бы младшего сержанта.
Теперь, куда ни плюнь, и за сорок годков все – Жоры да Миши. Измельчал народ, чего там. Не помолодел, а точно – измельчал. Ну и пить, конечно, тоже малость разучился…
Васильич, однако, назывался Васильичем справедливо. Прежде всего – он действительно был заведомо старше нас. Шутка ли? – Он помнил Двадцатый съезд, разоблачение, так сказать, культа. Тогда ли уже он, как все мало-мальски интересующиеся, познакомился с архисекретным докладом Хрущева, не знаю. Вряд ли. Всё-таки маловат был. Скорее уж наслушался всяких вольностей от враз осмелевших родителей. Однако пионерский галстук изрезал торжественно. Публично и на мелкие кусочки. Потом Васильичу (Саше, конечно, Сашеньке!) регулярно цепляли этот галстук насильно. Дело в том, что у Саши рано проявились некоторые актёрские способности. Он снимался в кино. Он приветствовал всевозможные съезды и конференции! Вот тогда его снова и окольцовывали красным галстуком. Нельзя же, согласитесь, декламировать высокоидейные рифмы фактически полуголым!.. «Без галстука всё равно что без штанов!» – говаривал и наш директор школы, зорко высматривая по утрам свободолюбивых безгалстучных тинэйджеров…
- Да, было время! – протянул Васильич и глотнул своей любимой балтийской «девяточки». – Помню, году, стало быть, в шестьдесят третьем…
Я, что называется, обратился в слух. Рассказы Васильича того, как правило, заслуживали. В них был подлинный дым эпохи, её горечь и сладость, увлекающее мрачноватое очарование. Может статься, так повествовали бы выжившие чудом динозавры, имей они речь, заквашенную на уместной автоиронии. Мало сказать – прошлый век! – Из его рассказов всплывало целое ушедшее тысячелетие. Нечто канувшее в бездну. В общем, до нашей эры…
Итак, годков сорок с лишним тому назад был прекрасный июльский вечер. Два приятеля устроились на развалинах Зачатьевского монастыря. (Близ Остоженки, тогда ещё – и, казалось, навсегда – Метростроевской). В шестидесятые годы это были именно развалины. Сейчас там вовсю снуют монахини. Даже с робким пивом уже не войдёшь. Невместно! И табличка на стене «убедительно просит»… Тогда же, лет сорок назад, трудно было отыскать в центре место удобнее. Дабы, значит, распить какой-никакой «портвешок».
Для полноты картины стоит добавить, что тогда в хорошую погоду было принято ставить на открытые окна проигрыватели и радиолы. Музыка лилась отовсюду. В то лето особенно модна была японская песенка, исполняемая в переводе на русский:
У моря, у синего моря
Со мною ты рядом, со мною…
И солнце светит, и для нас с тобой
Целый день поёт прибой…
Это бодрило дополнительно. Вообще вокруг постоянно витало слегка приподнятое настроение. Одно слово – оттепель. Её пик, и её же, как позже выяснилось, финал…
У соратников был именно портвейн – аж пять бутылок. «Три семерки»! Наше время предлагает с такой этикеткой заведомую дрянь. Нечто чудовищное по вкусу, цвету и запаху. Я уж не говорю о последействии!.. А сорок лет назад гордая марка «777» была действительно маркой. Кажется, портвейн стоил рубль сорок девять. В точности как и четвертинка водки. Но был он стократ вкуснее и мягче. Я и сам когда-то предпочитал…
Стаканы приятели добыли в молочном кафе. Древние замшелые камни с пробивающейся травой будили высокие мысли. Десятый класс был окончательно позади. Как-нибудь, вздыхала надежда, удастся пережить и одиннадцатый. И покончить с этой обрыдлой едино-политехнической эпопеей навсегда!.. Про тогдашнюю «одиннадцатилетку» специально говорить не буду. Неинтересно. Не стоит эта деталь времени подробного описания. Да и существовала-то она недолго. Кажется, уже через пару лет её и отменили. Как и совнархозы, и многое ещё чего, внедрённое неугомонным разоблачителем Сталина.
Ну-с, первую бутылку они распили – медленно смакуя. Саша, как более грамотный, начал излагать. Коснулся церковных реформ Никона, тезисно охарактеризовал старообрядчество. Затем перешёл к дворцовым нравам времён Петра. Всё это было почерпнуто из соответствующего тома Ключевского. Дореволюционного ещё издания. (Лет через шесть Саша Ключевского таки продал. Он тогда уже испытывал с похмелья настоящий, кондовый мужской дискомфорт…)
«И пьют, бывало, до тех пор, - цитировал Саша на память, - пока генерал-адмирал старик Апраксин не упадёт лысой головой на стол и не начнет плакать, что остался он на старости лет сиротой без отца-матери»…
Андрюха Гринько, малообразованный дворовый хулиган, слушал завороженно.
Вторая бутылка, как обычно, исчезла стремительней, точнее, незаметней первой. Друзья (уже друзья!) пьянели на глазах. Беда в том, что посторонних глаз-то и не случилось. Не было третьего! Может, остановил бы их трезвый суровый наблюдатель. Может, уберёг бы от дальнейшего. Но где там! Их уже влекли приключения и соблазны. Они быстренько приняли ещё по бутылке, оставив одну в запас, и двинулись в путь.
Правда, сразу же выяснились забавные нюансы. Земля стала вращаться как-то неравномерно. Некими легкими аритмичными толчками. Впрочем, это были совершенные пустяки. Внешний мир, ясное дело, был неотвратимо иллюзорен – если по гамбургскому счету. Важным оставалось лишь состояние духа. А оно у юных собутыльников было прекрасным. Ласковым, добрым, и одновременно - величественным. Я бы сказал здесь – «олимпийским». Весь мир полностью умещался где-то на задворках их бессмертных душ. (И музыка продолжала звучать из открытых окон…) Но они, великодушные боги, жаждали подарить себя миру целиком. Без остатка, до капли. Они жаждали приголубить всё, всё человечество своей космической гармонией… Разумеется, теперь их не могли заинтересовать всерьёз какие-то грязные стаканы. И стаканы были забыты.
Им захотелось общества, света, милой беседы, вниманья дам. За всем этим они и двинулись тихими арбатскими переулками. Ясное дело – друзья продолжали беседовать. О чём – вспомнить потом не удалось. Надолго поразила лишь удивительная глубина собственных мыслей. А может, и ещё более – замечательно острый, восприимчивый ум партнёра…
Между тем начинало смеркаться. Ещё сильнее возжаждалось покоя и уюта. Саша заметил свет в окнах небольшого дома. («Городская усадьба, ХYIII век. Охраняется государством». Таких особняков и сейчас много в этих кварталах). Друзья пошли на огонь, как безмятежные мотыльки. Подойдя ближе, они увидели – сквозь фигурный чугун невысокого забора – танцующие молодежные пары. В особняке был праздник!..
У Андрюхи появилась интересная мысль. Что если возникнуть непосредственно через окно – приятным сюрпризом? Саша, поразмыслив, эту инициативу отверг. Земля-то продолжала свои игривые неравномерные раскачивания. Легко можно было и сверзиться. А последней имеющейся бутылкой рисковать не хотелось. Появляться же без горючего в незнакомой компании, знаете ли… Это было как-то уж слишком неприлично. К тому же им самим пришло время добавить.
Итак, они стали разыскивать нормальный, культурный вход. Сначала обнаружились невнятные решётчатые воротца. Рядом торчала серая будка. Через её окошко был виден милицейский козырек и строгая физиономия под ним. Не захотелось им убеждать служивого пренебречь должностными обязанностями. «Может, они и дурацкие, - размышлял тогда Саша, - но ведь это оправдание смысла его жизни! А разве можно так, походя, лишать человека его смысла жизни? Разве можно выбивать почву из-под ног? Нельзя этого делать! Ни в коем случае»…
Короче говоря, и Саша, и Андрюха были прирождёнными москвичами. Поэтому они сориентировались довольно быстро. Завернули во дворик, обогнули глухую каменную стену. Легко преодолели, цепляясь за чугунные узоры, несерьёзную ограду… Оказались друзья – чего там говорить! – в странном месте.
Передаю слово Васильичу, дабы не утерять эмоциональных нюансов.
- Понимаешь, это была явно задняя дверь того самого особняка! Праздничного! – Васильич не зря бывал в этой жизни и актёром, и режиссёром. Нагнетал он умело. – But!.. Представь! Лакированная резьба по дереву, костяная ручка!.. Звонок, хвост-чешуя, в каких-то инкрустациях… Стало тревожно. Но Андрюха – человек простой. Гляжу – тянется, ничтоже сумняшеся, тянется к этому звонку… Сбил меня, понимаешь, не дал тревоге оформиться. «Погоди», - говорю, и сам потянул за дверную ручку. Оказалось – не заперто…
Друзья очутились в небольшом и совершенно пустом холле. За следующей дверью шёл бесконечный коридор. Опять смутно встревожила шикарная ковровая дорожка. Размышлять, однако, было уже как-то недостойно.
- Тут уж одно из двух, - прокомментировал себя Васильич. – Либо драпать к чёртовой бабушке, либо уж – вперёд!..
И они, конечно, пошли вперёд. По обеим сторонам коридора тянулись загадочные великолепные двери. И ни души!..
- Честно сказать, - заметил Васильич, - мы как-то и подзабыли, зачем тут оказались. От этих неясных тревог выпить захотелось – смерть! А пить из горла в такой обстановке – законченный моветон. Это даже и Андрюха понимал…
Итак, цель экспедиции органично сузилась до поисков удобной ёмкости.
Ближайшие двери не поддались. Друзья были упорны, и на четвертую, кажется, пробу замок щёлкнул, открываясь.
- Очень неясная была комната, - продолжал Васильич. – Вроде бы чей-то кабинет. Какого-то большого начальника. Стол письменный, к нему – торцом – другой. Длинный – явно чтобы всякие там совещания проводить… Но тут же и холодильник! И телевизор импортный… А на стенах – картины разные. В основном, кажется, пейзажи…
Однако им уже было слишком не до мелочей. Саша начал целенаправленно искать посуду. Он
