никогда не увидит этих милых, вечно пьяных рож, сбитых в голодающую общину по всем строгим правилам всесоюзной коллективизации.
- Слушай, пацан! Жизнь - вещь серьёзная и непредсказуемая. Сегодня ты уснул сытым с одной буквой "с" и довольным, а завтра не проснулся, - учил Педор Макмыр отрока Наступику, - или, ещё хуже, проснулся, ощупал себя, а ты уже педераст, обиженный неизвестно кем и за что. Святое место болит, но не морщится и голову ломит. Впрочем, голова - не жопа. Завяжи, да лежи. Казак потому и гладок, что поел и - на бок! Я к чему это тебе говорю, - терзался в догадках Макмыр, силясь вспомнить, чем он вообще хотел по-взрослому удивить Наступику.
- К чему? К тому, что ваше учение попало в Аналы мировой революционной мысли? - блистал Наступика знаниями, заимствованными у плаката над школьной дверью.
- Сам ты попал анально и тем же местом высрат под шхонку. Не к тому я говорю, а к тому, что надо жить. Жить всем назло, как бы тебя не крутили на хую со скоростью пропеллера Совавиахима.
Скоро и не родного дядю арестовали.
Дали ему 10 лет без права переписки за то, что он украл вагон чего-то очень ценного, крайне необходимого Советской Власти и утопил это в Чихачевском пруду.
Пришлось Наступике исполнять заветы Шмуля почти в одиночку. Почти - потому что Наступика все-таки не сдержался и показал карту подземных ходов и помещений, оставленную по наследству отчимом, своему однокласснику Егорке или Егору Борисовичу, как уважительно обзывали сына Пердяка все односельчане, будто предвидя, что парнишка непростой, быстро подрастёт, и натерпеться от него придется еще очень многим.
О наличии карты в одних ненадежных руках Егор Борисович сразу рассказал своему старшему брату Алексею, а Лёха предложил отцу и Егорке карту реквизировать, жидовскую рожу отловить и судить, как английского шпиона с дальнейшем раскулачиванием и отправкой Наступики с матерью в Сибирь.
Но старший Пердяк, на правах отца и председателя Сельсовета, сказал Лёхе:
- Цыц! Молчи, если ничего не смыслишь в колбасных обрезках!
И дальше повел себя странно, даже по меркам закоренелого пионера-героя Павлика Морозова.
Он достал из среднего ящика стола тот самый именной маузер, из которого уже однажды расстреливал своего друга Мандата - хотя бабка утверждала, что это был не маузер, а револьвер системы наган, и прятал дед его всегда за печкой, так как никакого стола в доме у них сроду не было - и пошел к матери Наступики вести шепотом тайные сепаратные переговоры.
Затем, изъяв у Наступики по обоюдному согласию карту подземных ходов и сооружений, дед направился к Мандату и после незначительных пререканий и не желаний друга, вывел того в поле, достал из деревянной кобуры маузер системы наган и расстрелял во второй раз, как японского шпиона. Да так мощно расстрелял, что Мандат в селе не появлялся впредь до 1954 года.
- Почему, как японского шпиона, а, скажем, не немецкого или польского? - не выдержал и спросил я однажды у деда.
- Меня удивляет твое простодушие, - ответил загадочно дед: - Только самурайское воспитание духа и его же отношение к труду обязательно приводят к Халхин-Голой или Херомксине.
А с нашим привычным отношением к работе никакой японский городовой и никакая япона-мать не помешает нам плыть на легком катере к светлому коммунистическому будущему. Шмуль Ошерович Мазок, по прозвищу Мандат был натуральным японцем, хоть и прикидывался евреем. Он всегда получал по способностям, суслам и слегка - по труду.
