— Но ведь ты уже 10 лет не в монастыре.
— Ну и что? Я ведь принял обеты, а это серьёзно. Нельзя такими вещами бросаться. Для меня это важно. Обет безбрачия...
— А как же священники? Они-то ведь с семьями...
— Ну и что... Они это они, а я это я...
— Боже, как это глупо...
Мы опять замолчали. Нюся стояла совсем рядом, и ангельское лицо её постепенно приобретало выражение беспредельной тоски. В какой-то момент я не выдержал — притянул её к себе и поцеловал в губы. Она прижалась ко мне всем телом, отвечая на поцелуй, но помрачение длилось недолго — я резко оттолкнул её, и несколько мгновений мы стояли, глядя друг на друга и тяжело дыша.
— Дурак! — сказала она потом.
Она повернулась и пошла по тротуару быстрым шагом, не оглядываясь. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом.
На улице по-прежнему было много прохожих. Кафе было забито до отказа. Только стул мой был по-прежнему свободен — я предусмотрительно оставил на нём свой мобильный.
Дальше опять всё шло фрагментарно.
В 12 кафе закрывалось, и помню, кто-то предлагал идти в "Южный". Я безнадёжно опоздал на все автобусы, и теперь нужно было напрашиваться к кому-нибудь на ночлег. На моём правом плече висел Серж, а слева шёл Шкрабатов, и я с удовлетворением думал, что это хорошо, Шкрабатов человек надёжный, никогда не бросит друга в беде, обязательно доведёт куда надо, хоть на край света, а если надо, то и рубашку с себя снимет, а товарищу погибнуть не даст. И ещё какие-то люди шли справа и слева, слабо различимые в темноте, и звучали разговор, смех, и Шкрабатов укоризненно выговаривал кому-то, что, мол, надо вести себя тише — люди ведь спят, и все соглашались, и шикали друг на друга, и прикладывали пальцы к губам, а потом опять смеялись...
Потом это всё исчезло. И мы все оказались в чьей-то тесной квартире, где была радушная хозяйка, и стол, ломящийся от еды и спиртного. И хозяйка казалась мне женой Бреднева, и это вызывало во мне смутное удивление и беспокойство — ведь Бреднев умер много лет назад, а жена его вышла замуж за другого и уехала куда-то в деревню на постоянное место жительства.
Кое-как все разместились на диване и стульях вдоль стен, забив комнату до отказа. Дым стоял коромыслом. Кто-то читал стихи. Разговор на различные темы то был всеобщим, то распадался на отдельные ручейки. Вдруг включили музыку, и все стали танцевать, толкаясь локтями. Было тесно. Шкрабатов долго тряс бутылкой шампанского, потом хлопнула пробка, и белая пена полилась в бокалы. Серж лежал под столом. Кто-то из тёмного угла декламировал заунывным голосом:
Я не хочу, чтоб облаками
моя покрылася душа.
Хочу, чтоб жизнь моя струями
из сердца била и текла...
И от этого голоса хотелось выть. Потом заунывного сменил кто-то другой — повеселее:
Нефритовый баклажан подарил мне отец
на праздник доения коз. И я весь такой
иду по шоссе, как жених-молодец под венец,
взволнованный, гордый. Совсем не простой.
Девчёнки визжат от восторга мне вслед.
Ну что с них возьмёшь? — Ах, какой жеребец!
А я лишь тихонько бровями в ответ:
Да-да! Я теперь восхитительный спец...
Когда автор закончил, всех душил смех. Никто не мог остановиться минут пять. Под конец и причина смеха уже была забыта, и сил уже не было никаких, но стоило кому-нибудь с улыбкой поглядеть на сидящего рядом, как похохатывания начинались опять — сначала коротенькие, потом длиннее, пока снова не превращались во всеобщее ржание. И, по-моему, кто-то уже не очень деликатно стучал от соседей в стену, недовольный таким загулом посреди ночи.
И тогда во весь рост вставал посреди комнаты Шкрабатов и укоризненным голосом призывал публику к порядку. А публика, глядя на него, стонала и корчилась от смеха.
Потом я увидел Нюсю и подумал, что это, наверное, к ней мы пришли в гости; это, наверное, её квартира, а не покойного Бреднева. Только непонятно, почему вокруг мебель другая и квартира вроде бы как попросторнее. И куда подевалась радушная хозяйка, кстати? Может, мы уже совсем в другом месте? А Нюся притащила откуда-то пистолет — самый что ни на есть настоящий, тяжёлый, металлический, кажется "Макаров".
— Папин, — объявила она, и мы все вспомнили, что папа у неё начальник милиции города.
Потом мы по очереди держали пистолет в руках, передавая друг другу и делая вид, что все мы — бывалые волки и не такое на своём веку видали. Потом Нюся унесла пистолет в другую комнату ("На место, чтобы папа не заметил"), а когда вернулась, то, завладев всеобщим вниманием, стала рассказывать, как давным-давно, ещё в детстве, старая-престарая цыганка предсказала ей, что когда она прочтёт роман Хемингуэя "Фиеста", то сразу и умрёт. И она уже два раза пыталась это проверить, но всё никак не получалось, но не потому, что страшно, а потому, что роман скучный, не интересный, никакого в нём позитивного содержания, да и вообще никакого — не только позитивного, но и отрицательного тоже. Непонятно, зачем его Хемингуэй написал. Золотая молодёжь там только тем и занимается, что без конца пьянствует и блудит. А ведь человек — существо божественное, для великих дел предназначенное, ну и т.д.
Помню, я всё пытался поймать её взгляд, но она на меня так ни разу и не посмотрела. За ночь было выпито море коньяка и пива — да и вина и водки не меньше.
Очнулся я у себя дома далеко за полдень. Шторы, конечно, я забыл задёрнуть, и солнце било в окно, оставляя на ковре огненные пылающие квадраты. Было жарко, а во рту так сухо, что и пустыня позавидовала бы. Я, кряхтя, выпростался из постели и отправился на кухню, где в холодильнике, как я помнил, был резерв на подобный пожарный случай. Бутылку пива, которая там обнаружилась, я осушил в два глотка. Только после этого я стал вспоминать вчерашнее. Хоть убей, не мог вспомнить, кто же меня отвёз домой. Вариантов было два — либо Шкрабатов, либо такси. Но Шкрабатов и сам был изрядно навеселе. За руль не сел бы ни при каких обстоятельствах. Значит, такси. А впрочем, не суть важно. Важно было другое — что-то вчера случилось такое, от чего сейчас было так мерзопакостно на душе и что я никак не мог вспомнить. Ощущение это было для меня не новым, можно даже сказать, привычным. После глубоких попоек я всегда ощущал нечто гадкое в себе, даже если накануне и не чудил и вёл себя прилично... Кафе, Шкрабатов, вдова Бреднева, стихи какие-то... Нет, не вспомнить, пожалуй...
Я уж собрался было опять завалиться в постель, но тут затренькал мобильный.
Как-то мне это сразу не понравилось. Не буду брать, решил я. Но телефон тренькал не переставая. Я поглядел на номер звонившего — Шкрабатов. Ну, этот по пустякам звонить не станет. Я с неохотой принял вызов.
— Здравствуй, Ник — сказал Шкрабатов. Голос у него был серьёзнее некуда. — Ты не слыхал? У нас тут несчастье приключилось...
— Какое несчастье?
— Нюся застрелилась.
— Как... — только и смог выдохнуть я и почувствовал, как где-то в самых глубинах моего естества мгновенно образовалась страшная безжизненная пустота, которая уже никогда — НИКОГДА! — не будет заполнена чем-нибудь иным и останется со мной навсегда — до последних моих дней, а может, и там, в ином бытии, она тоже будет со мной.
Шкрабатов между тем говорил.
— Позвонила сегодня в девять Сержу и сообщила, что дочитала "Фиесту" и что цыганка была права. Потом бросила трубку. Серж поначалу посмеялся, потом решил перезвонить, но трубку никто не брал. Тогда он поехал к ней... Ну, а там уже милиция...
Шкрабатов замолчал.
— Этого не может быть.
— Тут такое дело, Ник, — сказал он после паузы. — У неё, кроме отца, никого не было. Да и отец, оказывается, давно на пенсии, то есть человек без особых доходов. В общем, нужна помощь, любая — организационная, финансовая... Отец-то её совсем плох сейчас...
— Да, конечно, — сказал я. — Сейчас подъеду.
Несколько минут я стоял неподвижно, глядя перед собой невидящими глазами и не замечая, что до крови искусал себе кулак, потом пошёл одеваться...
16 июля 2017 года
