осталось. Если знать пойдёт против князя, народ её растерзает. Единственный выход – затаиться и ждать. Так чего Адальберту злобствовать? Сами упустили время, сами и виноваты.
Может Святослав и не стал бы изгонять Адальберта из страны, веди тот себя приличнее. Ведь христианам на Руси никто не препятствовал жить, как они хотят. Даже в дружине Святослава находились христиане: князь такую блажь не одобрял, но и не прогонял из дружины неугодных. Послы просили немецкого короля помочь в христианизации Руси, но не собирались превращать свою страну в немецкую провинцию. Речь о подчинении отнюдь не шла, это уже самодеятельность самого Оттона I. Принять христианство, вовсе не означает позволить иноземцам распоряжаться страной по своему произволу. А такова и была цель немцев. Вот только Русь, это им не лужичане и с позиции силы говорить с собой не позволит. Результат домогательств Адальберта оказался прямо противоположен ожидаемому – русские язычники сплотились для отпора ползучей аннексии. Титмар Мерзебургский в своей “Хронике” (1012-1018 гг.) так и заявил, что Адальберта из Руси изгнали язычники (Титмар Мерзебургский “Хроника”, кн. II.22, с. 25, М., 2009). Об этом же вспоминал и князь Владимир, когда немцам, уговаривавшим его принять римскую веру, резко ответил: “идЪте опять, яко отци наши сего не прияли суть” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 83, Рязань, 2001).
Положив предел христианской экспансии, двадцатилетний князь защитил страну от надвигающейся большой беды. И при Владимире, когда “Путята крести мечем, а Добрыня огнем” (В.Н. Татищев “История Российская”, т. I, ч. I, с. 113, М., 1994) на Русь пришла настоящая кровавая смута. Летописцы, конечно, пытались скрыть тяжёлые последствия насильственной христианизации и всё же временами случайно проговаривались: “И умножишася зело разбоеве <…> Володимеръ же отвергъ виры, нача казнити разбойникы <…> рать многа” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 124, Рязань, 2001). Вместо обещанной христианской благодати Русь получила многолетнюю гражданскую войну. Осмелели печенеги и, расселившись по всему Причерноморью, занялись грабежом русских окраин: “…бЪ бо рать от ПеченЪгъ, и бЪ воюяся с ними и одоляя имъ <…> придоша ПеченЪзи к Василеву <…> бЪ бо рать велика бес перестани <…> не бЪ бо вой у него, ПеченЪгъ же множьство много” (Там же, с. 119, 122, 124). Так ведь в то время у русских границ уже не было Хазарского каганата. А если бы подобные бедствия постигли Русь раньше, когда Хазария не только оставалась в полной силе, но и перешла в наступление, захватив Приазовье и подчинив себе вятичей? Она непременно воспользовалась бы ослаблением Руси и неизвестно – получил бы Киев поддержку остальных княжеств или каждый стал бы сам за себя? Это нам хорошо знакомо. А бедами нашей страны всегда старались воспользоваться соседи, о чём мы тоже помним. Византия, Болгария, Венгрия, Польша, Германия, обнаглев от безнаказанности, принялись бы рвать на части уже не страшную Русь, и кто знает – не закончилась бы наша история уже в X веке? Любители общечеловеческих ценностей должны помнить, что среди волков нельзя становиться ягнёнком – растерзают. Благодушие в политике наказуемо: чтобы выжить, надо быть тигром. Только так и не иначе.
IV
Не стоит представлять Святослава таким уж истово верующим язычником. Он был воин, а не волхв, и перед ним вставали проблемы более насущные и неотложные, нежели забота о чистоте веры. Даже обновить обветшавшее киевское капище догадался лишь Владимир. Святослав почитал Перуна и прочих богов, исполнял необходимые обряды, но и только. В бою спасает меч, а не молитва, там приходится полагаться на самого себя. В сообществе воинов сложился особый тип человека, подобно былинному герою не верящему “ни в сон, ни в чох”. Святослав не устраивал гонений на христиан, хотя и воли им тоже не давал, подчиняя жизнь людей государственным интересам. Его споры с матерью не превращались в серьёзные размолвки. Если какой-нибудь дружинник Святослава крестился, то князь “ругахуся тому” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 61, Рязань, 2001), но на уговоры Ольги он отвечал мягко: “како азъ хочю инъ законъ прияти един? А дружина моа сему смЪятися начнуть” (там же, с. 62). Святослав любил свою мать и не хотел обижать её. И Ольга любила своего сына, она “моляшеся за сына и за люди по вся нощи и дни” (Там же, с. 63).
“Христианство было отвергнуто Святославом, так как он и его бояре хорошо знали, что за крещением последует вассалитет по отношению к Византии, и очередной цесарь охотно назовет его “сыном” в феодальном смысле”
(Б.А. Рыбаков “Киевская Русь и русские княжества XII—XIII веков”, с. 373, М., 1982)
Действительно ли Святослав перед каждым военным походом непременно извещал очередного противника: “хочю на вы ити”, – как сказано в летописи? В иностранных источниках эти сведения не подтверждаются, но в другом летописном рассказе под 980 годом (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 74, Рязань, 2001; Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 125, М., 2000) князь Владимир, собираясь воевать со своим братом Ярополком, отправляет ему похожее послание: “Володимеръ идеть на тя, пристраивайся противу биться”. Сходным образом в Новгородской I летописи изложены события, предшествовавшие битве на Неве в 1240 году. Будто бы шведский предводитель “… посла послове с великою гордостию къ князю Александру Ярославличю в великыи Новъград, а ркя тако: “аще можеши противитися мнЪ, королевЪ, то се уже есмь здЪ и плЪню землю твою” (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, 291, М., 2000). Параллель летописным сказаниям можно найти и в немецкой средневековой поэме “Кудруна” (XIII в.), где Зигфрид извещает удачливого соперника Хервига: “Иду на вас войною” (“Кудруна”, ЛП, XIII авентюра, с. 116, М., 1983). Когда совпадений слишком много, они свидетельствуют о существовании давней традиции.
На войне язычники придерживались определённых правил и не отступали от них. Это на юге Европы римляне позволяли себе действовать прагматично, добиваясь победы любыми средствами. Для северных народов военная победа не считалась самоцелью. Вечное посмертное существование важнее краткой земной жизни. Нарушивший установления предков проклят, даже если в результате он добился успеха. Воин, отважно сражавшийся и павший со славой, будет призван в дружину Перуна. Честь воина дороже материальной выгоды. Именно поэтому язычники неукоснительно придерживались правил войны. Ну, или старались придерживаться в меру сил.
Правда, со временем обычай постепенно забывался: Аскольд, Олег, Игорь и не думали извещать противников о своём нападении. Потому летописцы и обращали особое внимание на благородство Святослава, не отступавшего от старинного кодекса чести. Забытый обычай получил вторую жизнь. Так что, летописное известие следует признать правдивым. И подтверждение содержится в сочинении византийского автора X века Льва Диакона. Только в его изложении не Святослав отправляет такое послание, а император Иоанн Цимисхий и, притом, отправляет самому Святославу:
“Он поручил им также [передать Сфендославу], чтобы тот без промедления выбрал одно из двух: либо сложить оружие, сдаться победителям и, испросив прощение за свою дерзость, сейчас же удалиться из страны мисян, либо, если он этого не желает сделать и склоняется к врожденному своеволию, защищаться всеми силами от идущего на него ромейского войска”
(Лев Диакон “История”, кн. VIII.8, с. 72-73, М., 1988)
Это Цимисхий-то, добивавшийся власти интригами и вероломством, предававший и друзей, и союзников. Вот ему Лев Диакон и попытался приписать благородство, не гнушаясь примитивного воровства. Ведь на самом деле он использовал послание Святослава к ромеям, по-военному краткое и чёткое: “хочю на вы ити и взяти градъ вашъ” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 68, Рязань, 2001). Использовал и переделал по своему обыкновению многословно и неправдоподобно, просто из желания присвоить чужое. Знали ромеи про обычай Святослава, но невыносимо признавать, что варварский вождь превосходил их храбростью и благородством. Хоть на бумаге, да взять реванш.
С 962 года Святослав начал не просто номинально княжить, а реально править на Руси. Свои решения он мог подкрепить военной силой, и среди киевской знати уже не находилось желающих перечить. Судя по обмолвкам летописцев, молодой князь был крут на расправу. Исчез куда-то властолюбивый Свенельд, вновь появившись на страницах летописей лишь после смерти Святослава. Конечно, он никуда не делся, а всего лишь послушно прекратил борьбу за власть, забился в норку, как премудрый пескарь. Потому-то Свенельд и прожил долгую жизнь и служил трём князьям, что никогда не подвергал опасности свою особу, знал, когда надо затаиться и кого подставить вместо себя. Рассчитывать на уступки от Святослава нечего и думать, если Игорь прощал воеводе кой-какие вольности, то новый князь заведомо не простит. И на пути его не становись – сомнёт и не задержится. Правда, воевода возглавлял ополчение, так ополченцы в подавляющем большинстве язычники и против князя всё равно не пойдут, а свенельдовой дружине далеко до великокняжеской. Святослав решительно пресёк своевольство киевской знати, зажав её в железный кулак. Стране требовался сильный князь, а великая сила требовала великих дел.
