Она округлая и любит округлое. Большая, словно медведица, на удивление увертливая, крепкотелая, с серебристо-белыми волосами и ярко-голубыми глазами. Сидит, уютно поставив круглые локти на круглый стол, накрытый темно-зеленой плюшевой скатертью, что-то вышивает. Я играю фестончиками скатерти, смотрю, как мелькают в ее руках разноцветные нити, и тоже размещаю свои острые локотки на столе.
- Ньйи волно (Нельзя), - голос ее звучит ласково, но твердо, и изысканные слова незнакомой речи завораживают меня.
- Почему?! Тебе можно, а мне нельзя?! Льзя!!! – мне пять лет, и я жонглирую языком, как вздумается! Удивительное ощущение лингвистической свободы, сияющий филологический полет! Никогда потом уже не подняться в него – знания давят балластом!
- Мне можно. Я старая. А тебе в жизнь входить, дом водить. Не комильфо, цуречка!(доченька)
- Почему ты так говоришь? – Я кричу, и одновременно в моих карих и ее голубых глазах вспыхивают веселые искорки.
- Потому что я полька. Есть такая страна – Польша. А в ней город Краков. Колбасу краковскую любишь? Вот она из города Краков.
Для меня все колбасы делятся на вкусные и не очень. В последнее время тех, которые «не очень» не было. Я киваю головой. Она удовлетворенно улыбается.
- А еще в Кракове есть красивые дома, высокие сосны и большая река. Синяя-синяя.
- Как твои глазки? – я смеюсь.
- Краше. Она задумывается, потом тихонько поет:
Ой, ты Висла голубая
Как цветок
Ты бежишь в чужие земли
Путь далек…
- Я тоже хочу в Польшу! – Мой крик утвердителен и победоносен! Для пущей важности я стучу кулачком по столу, и фестоны скатерти подпрыгивают в знак согласия!
Она молчит с минуту, потом гладит меня по голове. Рука у нее маленькая, натруженная, тяжелая и немного дрожит.
- Куделька моя! – Она убирает руку, мои кудряшки пружинят вверх. – А локти на стол все же не клади. И не чавкай, когда ешь. А то приедет из-за синих гор принц на белом коне за тобой, увидит, что такая красивая барышня локти на стол кладет и громко жует, огорчится и уедет обратно.
- Огорчится – горчицу съест?! – я продолжаю играть словами.
- Нет, без горчицы уедет грустный обратно. Скажет: я хотел ее сделать королевой, а она вести себя не умеет. Не комильфо!
- Пусть уезжает! – Перспектива замужества с капризным печальным принцем меня нисколько не привлекает, и я легкомысленно расстаюсь с ней. - Он сам не камифо!
- Не комильфо. Это по-французски. Комильфо – как надо, не комильфо – как нельзя.
- Откуда ты все знаешь?
- Я во французской гимназии - школе, то есть, - училась.
Ого! Французская гимназия в Польше – это что-то с чем-то! Франция! Страна волшебных духОв «КлимА», которыми так дорожит моя мама. Мое воображение мгновенно накрывают синие воды Вислы и окутывает флер чего-то воздушного, бэзешного, французско-парфюмного. Я распахиваю глаза пошире.
- Скажи что-нибудь по-французски! Нет, по-польски! Ну, скажи!!!
- Не вертись! (это по русски!) Je t'aime (я тебя люблю – по французски), Kocham cię ( я тебя люблю – по польски). Оставь в покое хвост Барсика! Вот егоза! А теперь давай читать, ты за целый день и строчки не прочла!( все три фразы - скороговоркой на русском!)
- Не хочу читать! Расскажи что-нибудь!
- Еще как хочешь! На чем мы остановились?
- М-м-м…Девочка…
- «Девочка со спичками». Открывай книгу. – Она подвигает мне старенький томик сказок Андерсена в синем переплете.
- «Как холодно было в этот вечер! Шел снег, и сумерки сгущались. А вечер был последний в году — канун Нового года» - Я без видимого энтузиазма тяну по слогам словам. В майский теплый вечер трудно читать про холодные рождественские сумерки. Но она неумолима!
- Вот прочтешь до конца страницы – она маленькая! – и пойдем гулять!
- Расскажешь про Польшу? А про Францию? – торгуюсь я.
- Расскажу, – на дне голубых глаз вспыхивает и гаснет усмешка.
Я удовлетворенно прижимаюсь к ее теплому круглому боку. К другому боку прижимается четырехмесячный потомственный «дворянин» Барсик неопределенного цвета и сомнительных манер. И она еще говорит, что я не комильфо! Кто точно не комильфо, так этот хвостатый! Ворует, что ни попадя, - видно, тяжелое «дворянское» детство сказывается, и портит кустики гвоздИки на балконе.
Мы замираем так на минуту. Она молчит, прикрыв глаза и подперев голову рукою…
Иногда к ней приходят две приятельницы. Степенные, опрятные старушки. Рассаживаются у небогатого стола, вздыхают и расправляют на коленях чистые платочки. Угощение нехитрое – пирог-скородум с капустой, рассыпчатая горячая картошка с укропом, селедка, украшенная кольцами красного лука, домашняя кизиловая наливка. Поверх будничной плюшевой скатерти – нарядная льняная, вышитая гладью.
Старушки чинно выпивают, закусывают, тихо беседуют, потом одна из них снимает со стены гитару.
Поют много. Задумчиво, уйдя в себя, даже нехотя. Но с таким чувством, какого мне больше не доводилось слышать. Поют о том, что «в степи глухой замерзал ямщик», и о том, что в «лунном сиянии снег серебрится», и «что стоит, качаясь, тонкая рябина».
И напоследок всегда поют пронзительно, впечатывая в небеса надтреснутую женскую долю:
Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки,
Позарастали мохом-травою,
Где мы встречались, милый, с тобою
О-о-о-юю… Последний звук растворяется в воздухе…
Они прикрывают глаза. Мойры. Богини судьбы. Где-то в отстраненной памяти их взрываются города, грохочет война, репрессии косят родных и близких, погибают любимые, умирают от голода и тифа дети. Но они плывут над страданием, они молоды, и на талиях их можно сомкнуть руки. И среди них, она - моя няня - тоненькая, прелестная, говорящая по-французски с легким польским акцентом, волей судьбы занесенная в Баку.
Она так и не увидела больше голубой как цветок Вислы, не дождалась внуков и всю свою нежность перенесла на меня – соседскую девочку с темными, вспыхивающими как спичка, и все запоминающими глазами…
…-Скажи что-нибудь по-французски! Нет, по-польски!
Ну, скажи, цурЕчка!!!
- Je t'aime (я тебя люблю – по-французски),
Kocham cię ( я тебя люблю – по-польски).
Я помню о тебе, няня моя, Елизавета Станиславовна Крашевска-Зозуля (20 октября 1909 года, Краков – 15 января 1988 года, Баку)
Я помню о тебе…
))))
