Первый звоночек звякнул, когда меня не тормознули гаишники.
Всех подряд до единого останавливали, проверяли, а меня почему-то – нет.
Я, естественно, обрадовался, даже запел от счастья, а потом вдруг подумал: а с чего это мне такая милость? Номер у меня самый обычный, авто тоже невиповское… Что-то тут не так. Развернул из любопытства машину и назад, подошел к их капитану краснощекому, спрашиваю: – А почему вы меня не остановили?
– У нас, – говорит, – к вам вопросов нет.
– Странно, – пробурчал я. – А ко всем другим, значит, вопросы есть?
– Значит, есть.
А через неделю-другую еще больший казус. Прихожу на службу, а там следователи вовсю шуруют: документы изымают, всех заперли, даже выйти поссать не дают… Говорят, бюджетные средства в нашей конторе похитили... А мне вдруг объявляют: «Можете идти, к вам вопросов нет». Все, конечно, на меня вылупились – за что это мне такие поблажки? А и сам ни хрена не понимаю: может, они меня за кого другого приняли, как Хлестакова?
Но, оказалось, не случайность это. Иду как-то вскоре по Тверской, а там оппозиция с плакатами бузит. Тут уже и ОМОН, хватают всех подряд, включая прохожих… Чувствую, и меня кто-то за шкирку хвать – и к автозаку тащит. Но тут же кто-то кричит начальственно: «Этого не трогать!» Подбегает ко мне их полковник, говорит: – Извините, к вам у нас вопросов нет.
А я-то еще добреньких гаишников не забыл и, понятно, взбеленился: – Это почему же – нету?! Я же тоже шел тут мимо, так что хватайте и меня!
А он (сурово): – Не положено! Проходите.
«Да что же это такое?! – думаю. – Что я им, не человек, что ли?!» Даже мысль мелькнула правозащитникам пожаловаться.
Ну и дальше так пошло-поехало. Всех вокруг меня по-разному прессуют, кошмарят, чего-то требуют, только ко мне у наших несчетных блюстителей претензий нет – все меня вежливо стороной обходят.
Наконец, не выдержал, пошел за ответом к одному своему влиятельному знакомому. Он мужик сведущий, в каком-то совете по противодействию состоит. Виски ему в подарок купил, как положено – не с пустыми же руками к человеку при власти идти. Он выслушал меня, говорит: – Действительно странно, у тебя же вроде в верхах никого нет – с какого рожна тебе вдруг такие преференции? Может, ты в «Прямой линии» участвовал?
– Нет, не было этого, – говорю. – У меня к нему тоже вопросов нет.
Тогда он взялся всё выяснить.
А через пару дней звонит и объявляет: оказывается, включили меня в какой-то там пилотный проект для свободных людей, которых вроде никоим образом нельзя трогать: ну, там препятствовать им в чем-то, унижать, пакостить во благо государства, дергать по всякой ерунде… Хотят посмотреть, во что это все выльется, готов наш народ к таким широким свободам, или пусть созревает и дальше.
– А почему же меня не спросили, не предупредили?! – возмутился я. – Может, я и не хочу вовсе? Мне наших свобод вполне хватает. Даже с избытком.
– Ну, вот поэтому и не сказали. Многие отказываются, думают, это какая-то ловушка...
– И правильно думают, знаем мы эти ваши свободы показушные. А потом расслабишься – и тебя же за неповиновение уроют... Нет уж, на общем режиме как-то спокойнее.
И я, по его совету, написал заявление с просьбой вывести меня из этого проекта по состоянию здоровья.
