Лена и поежилась.
Во как люди зарабатывают на жизнь!
Стало жалко и ее, и неизвестную маму-домработницу, но Лена тряхнула головой,
мол, не так уж все и скверно:
- Я учусь в гимназии вместе с Машей. У нас все одинаковое.
Она замолчала и спустя минуту добавила с нескрываемым тщеславием в голосе:
- Я лучше Маши учусь!
Это было понятно. Вообще у меня появилось такое ощущение, что я про этих
Лену-Машу все знаю. И понимаю не только Лену, но и ее маму. Вот представьте
меня ее маме, и я скажу: «Я вам сочувствую, мадам»! Только причем «мадам»? Ну,
да, если голосом Ливанова из «Карлсон и Малыш».
- Вы меня сейчас выведете? – спросила Лена.
Мы с Гундосом переглянулись. И кивнули друг другу. Прекрасное взаимопонимание!
Я рад, что Гундос не стал ни насильником, ни пособником Конопли. И что я сам не
стал его соучастником.
Мой друг подошел к двери. Прислушался. Он замер, медленно поворачивая головой,
ушами, словно локаторами выискивая звуки улицы. Вроде тихо. Лишь был небольшой
шорох. Вероятно, птичка? Какая птичка ночью? Наверное, кошка или собака
проскочили. Или на втором этаже полупустого дома щелкнули выключателем. Словом,
никого.
Гундос прицелился под углом к стене в загнутые гвозди, которые держали на двери
с той стороны одну из ушек для навесного замка, и спустил курок.
Звук выстрела был послабее первого, которым я напугал Гундоса. Но мы с Леной
инстинктивно прижали ладони к ушам. И в это время случилось такое, чего из нас
никто не ожидал.
За дверью кто-то взвыл раненым зверем, затем грязно и смачно выругался и резко
дернул ее на себя. Замок звякнул о стену. Мой друг от испуга выстрелил еще раз,
никуда не целясь, просто опустив дуло вниз, но тут же был сам отброшен другим,
более мощным автоматным выстрелом к стене подвала. И в «пещеру» ворвалось с
полдюжины людей в камуфляжной форме.
Первым был коренастый мужик в спортивном костюме и кожаной куртке. Глаза у него
бешено вращались. И было отчего: в его щеке торчала щепка от двери, как
кузнечик, плотоядно вцепившись в кожу. Она на глазах пропитывалась кровью.
Прежде чем я обратил внимание на короткоствольный автомат, нацеленный на меня,
я заметил, как грязный тонкий свитер прилип к груди Гундоса темным пятном. А
сам он сидел у стены с открытыми глазами и ртом.
Все это было похоже на кадры с замедленной съемкой о гибели одного из любимых
героев фильма об индейцах и их белых друзьях. Я замер, но тут же получил в
грудь сильный удар, затем еще по затылку, когда падал, и провалился в темноту.
Этот провал сопровождался криком того мужика: «Ты цела, девочка? Ты цела, ты
цела…» Так и хотелось ответить, что она не-цело-не-цело-не-целовалась.
Очнулся я от тряски в машине. Она неслась с бешенной скоростью по предутренней
Москве. И когда остановилась, меня, было, вышвырнул, но тут же подхватил
здоровый мужик в камуфляже и, закрыв мне глаза лапищей, понес под мышкой по
долгим и гулким коридорам какого-то учреждения, один раз спустившись вниз по
ступенькам. На нем был жесткий жилет с кармашками, которые вжимались в мой
живот. Но один из кармашков, почти за спиной, оттопыривался. Левая рука у меня
свисала. Ей-то я вытащил нож с кнопкой так, что громила не заметил.
Наконец он толкнул ногой обитую блестящей жестью дверь и внес меня в комнату. Я
оказался на узкой кушетке. Такие ставят в процедурных кабинетах. Еще был стол,
на котором светила настольная лампа с большим круглым колпаком, который
ограничивал яркий круг света. Его линия ломалась при спуске от стола к табурету
и падала на пол, почти к моим свисшим с кушетки ногам небольшим сегментом.
Громила ушел, а через минуты две вошел какой-то военный. По одной, средней
величины, звездочке на погонах – майор.
Он подошел ко мне:
- Вставай, малыш, садись, поговорим.
Сам сел на табурет и предложил:
- Куришь?
Это не вязалось с почти ласковым «малыш».
В его руках оказалась пачка Мальборо.
Я отрицательно покачал головой. Я курю, но редко. Конечно, неплохо бы подымить
после того, что произошло – перед глазами стояла сцена расстрела Гундоса, но
брать сигарету из рук явного врага я не стал.
- Жалко дружка?
Вот сволочь, майор читал мои мысли.
Я насупился и отвернулся, боясь, что покажутся слезы.
- Его отвезли в больницу, там спасут.
Это было как проблеск на закате перед тем, как солнце окончательно утонет за
горизонтом. Дальше ночь. И я не поверил. Все произошло мгновенно, но перед
глазами стояло расширяющееся темное пятно на груди сникшего в углу Гундоса. Оно
было под сердцем.
- Ему не надо было стрелять. Да и стоять с оружием.
Майор выпустил струю дыма, которая вышла длинным штопором. В другой момент я бы
восхитился и попробовал повторить.
- Да, не надо было стрелять, – повторил майор, – и тогда, на ВДНХ.
Я не понял.
- Зачем твой дружок стрелял в Сочнева?
В какого Сочнева? О чем он?
- Тебя-то как зовут?
- Квамом…
- Чем, чем?
Я пожал плечами.
- Кличка из кино про Ван Дама?
Тоже мне, грамотей, из «кино»!
- Ладно, дружок, - майор встал и указал на освободившийся табурет, -
пересаживайся. Поговорим всерьез. Пошла стенограмма.
Это он в сторону неосвещенной стены. Только сейчас я заметил там сидящую
женщину. Перед ней был маленький столик с монитором компьютера. Женщина нажала
на кнопку, он засветился. Все продумано по секундам.
- Имя?
- Василий.
Глухо заклацкали клавиши набора.
- Фамилия?
Не знаю, сколько прошло время, но много. Много потому, что майор успел со мной
говорить и ласково, вкрадчиво, как Гундос, когда просил доесть мое мороженное,
и кричать, не выбирая слов. Тоже как Гундос, когда тот косил под блатного, если
нас окружала чужая пацанва. Но мат майора был грубее. Стук секретарши на это
время прекращался, словно дятел отрывался от ствола дерева и смотрел на небо.
Там летала явно не лесная птица.
Майор успел хорошенько потрясти меня за шиворот, как котенка. Краем глаза я
заметил, что женщина вытирала платочком глаза. От меня требовали признания, что
мы с Гундосом уложили Сочнева.
Я бы признался, если бы знал, кто такой Сочнев, которого, оказывается, завалили
на одной из аллей ВДНХ, а пушку выбросили. Майор твердил, что пистолет был у
Гундоса. Он тыкал мне в лицо фотографией, на которой мы были у ворот
выставочного комплекса.
Выглядели мы подозрительно. Полусогнулись. У Гундоса оттопыривался карман.
Удивительно, про девчонку майор ни разу не спросил. Словно ее не было в
«пещере», когда ворвался спецназ. Ему подавай Сочнева!
- Все равно расколешься, маленький паршивец, - наконец с полной уверенностью
заверил меня следователь.
Я подчеркнуто внимательно следил за траекторией полета его слюны. Слабоват, до
Гундоса ему далеко. Уж если тот разойдется, убирай со «стола» жратву! Мое
равнодушие взбесило следователя. Только я никак не мог понять, из какой он
«конторы»? На опера из милиции не похож. Может, из разведки? Это было бы
ништяк. Так было в сцене допроса Джеймса Бонда каким-то китаезом.
Вот-вот, майор нажал на какую-то кнопку на столе. Вошел верзила, который,
повозившись под моим табуретом, вынул из-под него проводки с зажимами. Верзила
стянул с меня брюки и трусы, молча нашел мой пенис и металлической прищепкой
зажал на нем один конец провода. Второй он сунул мне в рот.
- Зажми зубами!
Я сжал. Верзила отошел к стене и там, на панели, опустил крышку какого-то
прибора и медленно потянул за рычажок.
О, майн Гот! Я вспомнил немецкий язык, хотя мог бы и французский, за который
мать, начиная с четвертого класса, приплачивала старой деве (mademoiselle) по
куску в месяц. Я мог бы запеть Марсельезу, как Гаврош на баррикадах Коммуны в
Париже. Но после, когда отошел бы от шока. Сначала была приятное возбуждающее
покалывание, но затем, когда рука верзилы как бы нечайно «сорвалась» вперед,
был всплеск невыносимой боли, будто некто, ухватившись за мой пенис, содрал с
меня кожу и пронзил насквозь всего – от пяток до макушки головы - раскаленной
спицей, или шашлычным шампуром.
Я очнулся от всхлипывания. Наверное, мать
