Устроившись на нарах поудобнее, старик немного помолчал, прокашлялся и начал:
– Это было двадцать пять лет назад, на Земле Ван-Димена**, в Макуори-Харбор… В самом ужасном месте ссылки из всех, где довелось мне побывать. Каторжники шли на любой риск, только бы удрать оттуда. И вот однажды ночью мне удалось бежать. Я оторвался от погони, скрывшись в зарослях густого дождевого леса, и около недели блуждал по бушу, сам не ведая, куда иду. Я продирался через колючие кустарники, едва не утонул в болоте… а впереди были все новые преграды, ямы, пропасти – суровая, бесплодная земля, где выживают лишь змеи и гиены, где даже дьявол – сумчатый***! Я ел только, когда не мог подняться, стараясь как можно дольше растянуть запасы пищи, которую захватил с собой. На пятый день еда закончилась. Я был один среди непроходимых дебрей – изможденный, голодный, но свободный! Упорно продолжая путь, я убеждал себя, что смерть не самое ужасное, что может произойти со мной... Через два дня меня поймали. Тогда я, как безумный, почти обрадовался этому!
Разумеется, по возвращении обратно меня ждали все заслуженные почести: плети, тюрьма и кандалы. Я оказался в камере с таким же беглецом, которому опостылело это жалкое, бессмысленное существование. Мы жили так же, как работали – из-под палки. Однажды в порыве отчаяния мой товарищ предложил мне легкий способ избавления: бросить жребий смертников. Мы оба были к этому готовы: он – молодой и крепкий, обреченный провести лучшие годы своей жизни в цепях, как раб, и я – вечник, отмотавший восемнадцать лет, выпоротый снаружи и внутри, вдовец, без родины и без родных. Мы начали игру, в которой не бывает проигравших. Все было продуманно и просто, без осечки: один из нас поможет умереть другому, а убийцу – вздернут. Я разделил соломинку на две неравных части и зажал их в кулаке… Жребий смертника достался моему товарищу. «Давай!» – сказал он и вытянулся на полу, даже не помолившись. Смерть, казалось, вызывала в нем презрение, вдвое большее, чем жизнь. Веревки у нас не было, я должен был душить его голыми руками. Действовать нужно было быстро, но какая-то неведомая сила удерживала меня на месте. «Господи, помоги мне!» – прошептал я, не сознавая, что кощунствую. «Чего ты ждешь?!» – нетерпеливо крикнул обреченный. Я шагнул к нему… «Скорее!» – исступленно позвал он вдруг так, словно мужество вот-вот его покинет. Странно и жутко было смотреть на этого мужчину, полного сил, в расцвете лет, который умолял себя убить. Мои колени подогнулись, и я всем телом навалился на товарища. Его могучие мышцы напряглись, точно для борьбы. Зажмурившись, я крепко стиснул ему горло. Руки у меня тряслись как в лихорадке, я задыхался, слыша его хрипы… Вскоре его короткое дыхание сорвалось на свист, потом совсем пропало. И в этот миг я заглянул ему в глаза… и разжал пальцы.
Гроу внезапно прервал свой рассказ. Казалось, отголоски его слов еще дрожали в полумраке камеры, словно раскаты затихающей грозы. Но чуть погодя негромкий скрип нарушил тишину: напряженно, молчаливо от него ожидали продолжения.
– Я не убил его не потому, что струсил! – снова заговорил Мэттью и глубоко вздохнул, как будто приходя в себя. – В этот момент моя душа переселилась в его тело – я словно стал им! Я понял, что он ощутил, когда глаза его вот-вот должны были закрыться навсегда, и выполнил его немую просьбу: за шаг до смерти он сильнее, чем когда-либо, во что бы то ни стало, стремился жить! То же самое почувствовал бы и я. Этого невозможно описать словами – нужно увидеть, как внутри себя, молниеносно, чтобы никогда не забывать... Бывали случаи, – задумчиво прибавил он, – что каторжники сами бросались в море со скалы в тяжелых кандалах. Их самоубийство начиналось на вершине, сразу после шага в пропасть, отрезая все пути назад. Но между небом и землей они успели пережить целую вечность – за несколько секунд! А я не стал бы! Глупо гоняться самому за смертью, когда она повсюду, но та – полегче. Вот какой урок извлек я для себя. Так мы с товарищем остались жить, и до сих пор не знаю, было ли то милосердие или наказанье Божье! – торжественно закончил Гроу и с чувством выполненного долга растянулся на своем убогом ложе.
Добавить было нечего и не с чем спорить. Кто осмелится назвать трусом человека, мужественно выбравшего жизнь?
– А тот, другой?.. – робко спросил вдруг Билли, потрясенный рассказом старика. – Где он теперь?
– Другой? – пожав плечами, повторил Мэттью. – Другой был Траверс.
Молния, сверкнувшая посреди камеры, поразила бы его слушателей куда слабее, чем это имя, произнесенное невозмутимо спокойным тоном. Траверс! Тот самый, что готов был, не глядя, любого разорвать на части за корку хлеба, за полфута лишнего пространства, когда-то умолял отнять у него самое ценное, что есть у человека? Тот, кто с презрением безжалостно топтал живую плоть, однажды почти прошел через ворота вечности и повернул назад? Если он ненавидел, то сильнее, чем кто-либо, но мог ли он еще любить?.. Траверс был лишним подтверждением тому, что каторга способна превратить людей во что угодно, как штормовые волны разбивают или стачивают камень. Мало осталось тех, кто помнил Джима молодым, как старый Мэттью. Никто не знал, каким он был на самом деле. Но Бенджамину показалось, что теперь он лучше знает своего врага: Траверс пережил самую гнетущую, губительную муку, от которой Бена спасала только любовь.
– Джима Траверса прозвали Людоедом… Почему? – вполголоса спросил у него Кэрол, не смея больше беспокоить старика.
– Это легенда, – начал было Бенджамин, – история без доказательств…
– Легенда, каждое слово которой – правда! – вставил Мэттью, который чутко слышал каждый шорох. Распаленный проснувшимся красноречием, он уже не мог остановиться. – Понятно, что для обвинения суду нужны улики, да где их взять, когда свидетели все съедены?
Билли нервно сглотнул, точно в горле у него пересохло, а Гроу вновь заговорил все более напористо и угрожающе:
– После злосчастного жребия смертников, кое-чему научившего нас, мы с товарищем стали вести себя тише – притаились на время, ожидая удачного случая. Только случай подвернулся Траверсу, а не мне. И слава Богу!.. Каждый день заключенных доставляли в лодках с острова Сара на восточный берег залива Макуори. Там мы с утра до темноты валили лес, обтесывали бревна, стоя по пояс в холодной воде. Однажды, возвращаясь после окончания работ, на полпути до острова я услышал выстрелы: восемь гребцов бежали в одной лодке с надзирателем, таким же каторжником, как они. В их числе был Траверс. Выслали погоню, но беглецы как в воду канули. Джима поймали только через четыре месяца. Добравшись до населенных мест, он вместе с пастухом из бывших заключенных воровал овец на фермах. В суде он клялся, что его товарищей захватили дикари, ему же чудом удалось спастись. Но ни один из каторжников не поверил в эту басню. Как может выжить человек среди глуши, где кроме дерева и камня нет, ровным счетом, ничего? Еды они с собой не захватили… Их было девять человек: восьми вполне достаточно, чтобы до цели дошел один. – Руки рассказчика вздымались, напряженно хватая воздух, как будто раздвигая заросли невидимых ветвей. – Потенциальная провизия не только не гнила, но даже пробивалась через чащу, расчищая себе путь навстречу гибели. Временами в их мешках появлялась ноша, от которой надрывалась совесть. А они упрямо шли и шли вперед: никто не верил, что его съедят!.. Не стану утверждать, что Траверс убил их всех, но последнего – точно. Иначе бы ему – конец!
Мэттью окинул своих слушателей грозным взглядом:
– Не спешите судить обреченных и проклятых, не зарекайтесь!.. Голод сильнее разума, а у всякого безумия – своя причина. Тот, кто хоть раз увидит дьявола, поймет, перед чем бессилен человек, – заключил он, пророчески подняв палец, и уже спокойнее прибавил: – Траверса не повесили. Он скрыл свою вину перед лицом суда, но гордо принял прозвище, которым нарекли его товарищи – Джим-Людоед. После вторичного побега он заработал себе пожизненное… А позже нам, если так можно выразиться, повезло: сначала нас определи матросами на судно, потом отправили сюда, в Новый Южный Уэльс. Но никогда мне не забыть Земли Ван-Димена – сумрачно-мертвой, окруженной бешеными штормами земли!
Голос рассказчика затих. Луна исчезла, словно ее внезапно поглотила тропическая ночь. Трое узников потеряли друг друга из виду, но в этот миг иное зрелище отчетливо предстало их глазам: там, во тьме, далеко за пределами взгляда, простирались каменистые кряжи, овраги, болота и чащи, над которыми дымом клубился туман. Призрачная надежда с уступа на уступ вела живых по следу мертвецов...
– Ну что, Цыпленок, – шутливо усмехнулся Гроу, – довольно тебе сказок на ночь?
Билли ответил тяжким, вымученным вздохом: с него было действительно довольно. В его сердце глубоко засела щемящая тревога, но он боялся уже не за себя.
– Людоед не простит тебе! – с ужасом прошептал юноша на ухо Бену. – Теперь я знаю точно: он отомстит за свою слабость!
Казалось, Билли ни на минуту не забывал о той жуткой ночи в карцере. Бенджамин тоже часто вспоминал о ней. Джим Траверс пользовался безраздельной властью главаря, а подчинение другому каторжнику, пускай даже разумное и добровольное, опасно подрывало его авторитет. Баркер был уверен: сейчас его противник выжидает случая, чтобы взять реванш…
– Не бойся, – спокойно сказал он вслух, – в Траверсе еще не до конца убили человека, иначе он бы не послушался меня. Ты прав: он отыграется. Но это уже не в первый раз… и думаю, что не в последний!
Однако подсознание подсказывало Билли: чем острее Бен предчувствовал беду, тем более старался убедить его в обратном. Кэрол презирал свое ничтожество, жалкое бессилие затравленного мелкого зверька, не способного самостоятельно защитить себя. Кто он? Цыпленок, готовый забиться в щель, едва появится орел! Как называют человека, что боится не только за товарища – который всего боится?!
– Я трус, последний трус! – пробормотал он с горечью, сжав голову руками. – Из-за меня ты подвергаешься опасности!
– Тебя назвали цыпленком, а не червем, – заметил Бенджамин. – И если ты слабее своего врага, это еще не значит, что ты трус.
– А тот, кто ищет смерти сам?..
В настойчивом вопросе юноши слепо боролись два противоречивых чувства, упорно побуждая его допытываться правды. Казалось, разум все же восторжествовал над суетой страстей, стыд и раскаяние заглушили дерзкий, безумный вызов, и жажда гибели на время притупилась… Но надолго ли? Опыт, увы, приходит к нам ценою новых ран, порою слишком глубоких, чтобы выжить.
– Для этого необходимо мужество, – честно ответил Баркер. – В равной степени, как и для того, чтоб жить.
И в тот же миг в мозгу его внезапно промелькнула мысль, что отчаяние – куда более опасное оружие, чем храбрость. Все дело в том, в какую сторону его направить…
* Констебль — низший полицейский чин в Британской империи.
** Земля Ван-Димена – первоначальное название, использовавшееся европейскими исследователями и поселенцами для определения острова Тасмания, расположенного к югу от
