месяц, чуть ниже – второй. От старых нововведений давно следует отказаться! Есть – новые. Роту берет мел и пишет на лбу «нельзя» кому хочет. Но кого это может удивить? Берешь мокрую тряпку – трешь».
Затем, после такого митинга с единственным оратором, Шестикос Валундр закончил и сошел с балюстрады.
«Браво!» – хлопнул кто- то в ладоши.
«Какое там – браво! Дурак».
Но от чего, скажите, происходят такие связи? Отчего так закрутилось впопыхах все вокруг? Никто ведь не торопился никуда и даже не намеревался торопиться. Шел бы себе и шел Валисас Валундрик, куда шел – все равно, что дома сидя.
– Прямо бравадное что-то! И шторма вроде не было в море видать. Но вижу по вашей речи, что развязка все-таки – была.
– Еще какая. Развязался не только Шестикос Валундр, и Попорон, развязалось основательно и все остальное. Хотя, казалось бы, какие речи такому прозаизму подобны?! Истинно говорю вам – «щур» из ничего.
– А какой общий градус прикосновения к данному происшествию имел каждый присутствующий в собрании лично? Этот вопрос был поднят в собрании или не был? Амфитеатр к чему?
– Вопрос в собрании поднят, конечно, был, но сразу был опущен. Даже сами улицы такого произвола не вынесли и быстренько захотели свернуть картину происходящего к «началу», но не тут-то было. Ситуация, как всегда вышла из-под контроля, билетер, собака, свой компостер забыл. А чтобы проще!
И вот тогда я обязательно вспоминаю, как ровно сто двадцать лет назад посадил Роту селекционно дерево в лесу и назвал: «кристофер». Помните, наверное, это памятное событие! Росло дерево дубом, еще лет двадцать. Ну, дуб, казалось, и дуб – красив, раскидист. А после начал плодоносить и получилось – свинство. Сам же Роту и удивился: «И не ожидал!..» И вот тут-то что-то такое похожее произошло. И даже сам Кузгород Амитеич, помнится, прочел тогда все книги в шкапу, умнее от этого, правда, не стал, но даже ему не нужно сейчас других достопримечательностей. А когда рядом с ним идет Монка Спирдячная или Кацуская, то ему тогда кроме них тоже ничего не надо. «Таковы преимущества отыскивать вокруг только то, что должно находиться рядом».
– И, как подозреваю, на этом дело не кончилось. Если нельзя ничего вернуть к началу, то и закончить ничего нельзя в принципе.
– Совершенно так. Какое там! Продолжение было! И стало ясно без проволочек – плоскость уже преимущественно наклонилась, преимущества в минусе больно откликнулись, и, обманув, сгинули. Сгинули «виды сзади» и молча, без оборотов назад, стали выпрямляться. И вот что странно!
8
– Если из разных окон смотреть в Музимбоик Щикина подзорную трубу, а после в него же, но в трубу фабричную, само то, что видно, начинает смотреть на того, кто смотрит! Именно тогда то, с неба в окно, и заглянула сама Хвита Хавота (вонь как от ветчины с луком) и поинтересовалась: «Как тут у вас?» Величиной она и роста неимоверного, и по чертам лица – мордоворот Шаровмановской пассии (последней – в грязных сапогах), а то похуже. Находится она, оказывается, гораздо ближе, чем можно себе представить, и находится в разном расположении духа, а находясь – плюется, разворачивается, знаете, мысленно так – по идиотски. Видали когда-нибудь?
– Да неужто – сама невзначай прилетела?
– Какое там – прилетела! Пришла... Своими ногами и в фартуке
– Да ладно вам врать. У Хвита Хавоты не было, отродясь, фартука.
– Был. Музимбоик Щикин видал, а за ним и все остальные Щикины тоже видели. Важно ведь «ни что видишь, а как на это смотришь». А, посмотреть было «есть на что». К тому же, если посмотреть до двух часов по полудню, можно уяснить для себя – все-таки разворот параллельно и сам по себе нисколько не к Казарменной площади,– а посмотреть доскональнее и прокричать в рупор, то в округлости трубы обязательно появится Спиридон Мникин (племенник Мникина (башнестроитель)) и труба задымит. Это уже после стало понятно и «шельма кондуктор – не дал знать, куда улицы начали разъезжаться», и «замшевый воротник испачкался», и многое другое. Но Валисас то, согласно мудрости Шестикоса Валундра «куда не иди, куда-нибудь, да придешь», наконец-то спарился с конем да испарился! Где теперь Валунрик? «»А теперь – кто где» – крикнул Титус Нычкин с последних рядов.
И вот еще один не маловажный момент. Ведь когда Монка Спирдячная писала, что приедет накануне в поезде – писем ее ждали, смотрели за окно почтальона – и вот письмо пришло и за ним приехала Монка Спирдячна. А, что если она, в письме этом, предупреждала кого, делилась, так сказать, впечатлениями о незнакомце, и уже тогда признавалась в своей болтливости, и потому не сильно кочевряжалась на помосте? А кто, спрашивается, распорядился повесить транспарант от берега до берега и написать там: «Приехала»? За транспарантом пусть не усмотрел городовой, но сразу же, и тогда же, явилась на площадь сама Хвита Хавота и начала граблями сгребать дома в кучу. Тут же послышался и Телеграф и выглядел безошибочно. А дробь от него донеслась такая, какой в прошлом году стучал Сидор Муникон в доносах! Вроде ничего особенного. Я даже этому не придаю сейчас особенного значения. Но ясно было, что Монка к водопаду не причастна.
9
– Вот, сегодняшний день – какой день? Никто заранее не знает – какой? Может быть тоже – никакой! Аппетит у дней всегда разный. Хотя пишут: «Пожалуйста, приезжайте к нам в гости и не думайте, что приехали «куда попало»» и можете делать «что хотите». Да только нужно еще раз и еще раз повторять – приехав, утруждайте себя, пожалуйста, соблюдать дистанцию и субординацию, когда выходите прямо и по Замащенной, да еще во вторую долю Хвита Хавота! Нельзя без двух ведер на голове. Нельзя. Через одно – все слыхать будет. А кому надо? Можно, но только ненароком, где-нибудь за границей понимания собственного местонахождения, и чтобы без новшеств, нововведений, новизны и новостей. Систупка Пупека, было раз, тоже ходила куда хотела – ну и чего? Пошла по дороге – хотела к водопаду, а получилось назад. «Судьба!» – говорит. А не надо ходить, где не надо – надо вправо от булочной, спокойным шагом и в ведрах – субординацию соблюдайте! И все это происходит в простые дни. А что получается – в эти?!
«Опростоволосилась» – добавил тогда, не выдержав, Типирон Тарамон (то есть – обрили)
«Ялугвятина» – согласился Пипит Тиронский. Куда ни ездий.
– Но неужели обстоятельства до такой степени растеклись по тротуарам, что даже не предприняли ничего кардинального для успокоения ситуации? Лежать ведь оно всегда приличнее выглядит, чем пускаться за разными происшествиями.
– Может оно теоретически – так. Не следует пускаться. Но с точки зрения целесообразности существования и в целях нащупать свой собственный смысл в понимании собственного предназначения, стоит иногда и четыре дырки в ведре делать, а не только две. И, думаете, не нашлось после всего этого «новых» идей, новых «откровений», новых «задумок»? Как же! Без сомнений – нашлось и – много! Тот же Горпортсир Ванглуг сказал тогда еще проще – «предположим» – а затем попытался успеть на теплоход (уехать на теплоходе, чтобы вернутся капитаном – сказал Комкин): Кукулонбитропа Осава, высунул тогда голову из окна (апельсин видели?) и сказал вослед: «До свиданья»; Боборовский катил телегу. Здесь всегда маленькие такие тонкости возникают – встречки разношерстные, чуньки всякие, шепотки на ухо, когда улепетываешь. И вы не осуждайте меня за такой несвязный рассказ, не возражайте вслух, глядя на перечень событий, не обескураживайте сам материал событий сомнениями. Что есть – то есть. А на самом причале Горпортсир Ванглуг, когда убегал от происшествий (лучше убежать, чем участвовать), встретил самого мичмана Шаровмана и ни о чем у него не спросил, хотя давно хотел. И вот тут и начало проясняться.
А Бездон Томский знаете кто такой?
– Это тот, который всегда точен и в основном – цел – не троится. Похож сам на свою же улицу, и всегда заметает по ней следы?
– Он самый. Умора просто! И хотя подуло теперь ветром ясности, да и мало ли у кого есть привычка простоволосится или, говоря проще, – «брить ум под чистую» (шамк, шамк – смотришь – готово), он то, именно Бездон Томский, и встретил Шаровмана у причала, да якобы вспомнил, что забыл на столе пальто. Видите ли, сделал такой вид, будто – «черт возьми, ах – забыл!» А после оправдывался и убегал: «Не я!» Мол, Спирик Васим Нечастный, Видор – видели. «Истинно доказываю – не я...» Вот именно он то, Томский, и вспомнил о Шаровмане, и хотя с большим опозданием, но доложил собранию. «А чего ты раньше молчал, за голову тебя возьми» – сказала голова Монки..
И почему вдруг стала такая лужа в оторопях и предпочтеньях? Откуда такой «мус»? Тихо ведь было. Против чешуи никто ножом не скоблил. А я скажу – почему.
Был тревожный сигнал: «Древесный уголь, никто, оказывается, не кидал – зачем утверждать?
– Но почему тогда – водопад высох?
– Говорю вам – здесь что-то не «то» было, не к тому причалу головой причалилось. Общее затмение. Похоже на вышедшее из-под колеса «сообщество «фей и дверей», но тут – что-то уж совсем – вышедшее. В этом, надо полагать, и стала заключаться сама мысль подозрений. «Но в чем смысл у мысли?» – спросил Манчик Сипкин, а Шестикос Валундр опять накричал ему: «Иди отсюда». И где теперь искать ответов? Где арбуз? В прошлый раз я не удосужился осветить вам, какими стали обыкновения в нынешний Сатунчак Хвита Хавота и скажу – что кое-что вышло совсем не так, как оно всегда выходило. Бывает ведь как?: входит фея, дверь закрыли – сначала шум, хруст, затем крик, гам, после стон и бульканье, а выходит – Монка Спирдячная или – «кизим». Сусло. «Секунда» показывается на краю леса, и добраться может почти мгновенно, как птица, до редкого места, и сделаться «часом» на стуле в каморке Шаровмана, и, посмотрев вокруг, вполне может показать себя с другой стороны. Но ведь и хлесткий нрав водопада тоже не всегда буйным бывает, не всегда хлещет, не всегда камень точит – ему, иногда ведь тоже спать хочется. И вот именно потому, вспоминается мне, как правило, особый случай».
10
– Кузгород Амитеич, однажды, в такое время, находясь у себя в сундуке, назвался, ни кем иным, как Амитеичем, и даже Кузгородом – без изменений. Случай этот можно назвать неописуемым, но мы все-таки постараемся его описать. И в этот раз, после собрания и уже на ночь снимая портки, сел он на край кровати и в мыслях поразмышлял: «Какой может быть «внутренний» охотничий нюх на то, что бегает снаружи?» А после, добавил: «Зачем двоиться?» Встал, походил, подумал и продолжил: «В отличии тыльной стороны от лицевой стороны, есть ли какое-нибудь отличие?». Вернулся и лег: « А почему в люке никого не было?» Ответил сам же: «Виноват не я».
То есть, как бы внутри своих собственных размышлений Кузгород Аметеич, как видим, попытался отвести от себя подозрения в причастности к исчезновению водопада, чтобы отвернуться от него к стене и уснуть. Что казалось бы странного в этом? Но этот его монолог в виде диалога, был реакционный, вообще то! Будь он произнесен в голос – неизвестно «что» вообще могло бы тогда случиться! И, хотя Кузгород Аметеич не то, чтобы «заводило» с гаечным ключом в кармане, не то, чтобы «фразер испытанный», но ведь он даже
