Я иду к тебе, Маша…
…Огромный, десятиметровый крест, блеснув в робких лучах восходящего осеннего солнца, свежей олифой, сусальным золотом и кроваво-красной киноварью, качнулся, и сначала не быстро и не уверенно, но с каждым мгновением все решительнее и решительнее понесся навстречу земле, округлым валунам в пепельных заплатках лишайника, стоящему под ним с непокрытой головой Ивану.
Широкие перекладины креста, выполненные из тяжелых кедровых брусьев, с шумом цепляясь за упругие сосновые ветви, несколько тормозили его падение, но Иван казалось, и не думал убегать, а только истово крестился, и, брызгая слюной, громко и быстро повторял, словно в тифозном горячечном бреду- Спасибо тебе господи, спасибо тебе Господи!
И лишь когда, преломившись пополам от глухого, мощного удара о
торчащий из хвойной подушки валун, и разрывая Иванову плоть, ребра и селезенку верхняя перекладина креста упала на землю, лишь тогда прекратилась страшная эта его молитва, и из широко раскрытого мужицкого рта хлынула темная, до странности вязкая кровь, и вместе с ней измученная его душа рванулась на свободу, и лишь тогда ,в последний этот его миг вспомнилось Ивану все, все хорошее и плохое, все что случилось в его, Ивана Баркасова непутевой жизни.
И вместе с пузырящими кровавыми сгустками, слюной и стонами, легкой дымкой пара столь естественной в это, прохладное осеннее утро, вырвалось тихое:
- Я иду к тебе, Маша, иду…,-
вырвалось и закружилось среди плачущих клейкой смолой сосен, среди подернутых красным листьев рябин, среди бледно-молочных, расхристанных облаков, застывших в прозрачном, удивительно синем небе.
1.
В свое родное село Каменки с гражданской, Иван Баркасов пришел в
начале лета, в
тонкого сукна офицерской шинели, офицерских же сапогах и
сияющим алой эмалью
орденом на груди, прикрученным к гимнастерке сквозь махровую, линялую, красную тряпицу.
В левом, нагрудном его кармане, рядом с тонким серебряным карандашиком выпирали мятая, обшарпанная книжица коммуниста, аккуратно убранная в белый платочек и справка Симферопольского госпиталя о контузии.
Контузия у Ивана была практически незаметна, и выражалось в основном лишь в жестокой бессоннице да нудной головной боли, о которой, кстати, почти никто и не догадывался. Но самым странным последствием его контузии был неизвестно откуда появившийся дар к рисованию.
Другой бы кто, на Иванове
месте, учитывая социальное происхождение и боевые заслуги, в деле по уничтожению белогвардейской контры,
быстро бы занял в селе подобающую должность, ну хотя бы председателя недавно о
организованной артели бедняков
“ Красный пахарь“, или как минимум пристроился бы к весовой
у добротной, крытой железом риги отобранной в прошлом году у богатеев
братьев
Бессоновых, бывших владельцев
паровой
маслобойни и двух мельниц, стоящих по
-
над берегом бурной в этих местах реки Миасс.
Иван же, съездив на собрание партактива в уездный город Челябинск, вернулся с пухлым, оранжевым саквояжем полнехоньким красок в стеклянных и оловянных баночках и мохнатых, свиной щетины кистей, а также с мандатом, согласно которого он, Иван Баркасов назначается директором клуба, под который отводится пустующий ныне храм.
-
…
Что ж ты делаешь, сука!? - кричали ему проходящие мимо мужики, когда он, в одних застиранных кальсонах ползал по грубо сколоченным лесам и широкой мочальной кистью, притороченной к суковатой палке, жирным слоем побелки замазюкивал строгие лики церковных фресок.
Бабы злобно поджимали губы, но молчали, памятуя о том, как еще совсем недавно, из их села вывезли несколько подвод с более- менее зажиточными, и не в меру говорливыми крестьянами.
- Не тронь говно, вонять не будет,-
опасливо шептали умудренные бабы своим разбушевавшимся мужьям, и поскорее уводили их прочь от оскверненной церкви, подальше от контуженого художника-коммуниста.
Но сколько не бился с побелкой новоявленный клубный директор, все равно, то тут-то там проявлялись на стенах и куполах суровые лики святых, грустно и беззлобно взирающих с пыльной, гулкой высоты на святотатца.
Что бы хоть как-то отвлечь будущих посетителей клуба от этих выходок незакрашиваемых святых, Иван темно синей краской вывел по барабану ,прямо под основным куполом длинную, политически верную надпись :-,, Крестьянин помни, что только культпросвет и Советская власть приведет тебя к победе над темным, религиозным прошлым!,,
Надпись отчего-то, Иван написал красивой, церковно-славянской вязью.
Иконы же, аккуратно вынутые из своих гнезд порушенного иконостаса, Баркасов старательно закрашивал цинковыми белилами, и уж потом, как они просохли, высунув от усердия язык, и не вынимая из прокуренных, плотно сжатых пальцев левой руки давно погасшую самокрутку, самозабвенно, с упорством поражающим все заходящих по делу и без односельчан, рисовал
на них
красных командиров и комиссаров, срисовывая.
Горячих коней же, по обыкновению он вырисовывал с курчавыми длинными гривами и гордо поднятыми хвостами.
Иванова хибара, доставшаяся ему по наследству от его малоимущих и запойных родичей, умерших еще в шестнадцатом, совсем развалилась, и Баркасов, не придумал ничего лучше, как перебраться со своими немудреными пожитками в церковь, где и обосновался в маленькой клетушке за алтарем.
Печка – буржуйка, поставленная несколько кривовато на два разномерных кирпича, самолично им, Иваном Баркасовым сколоченный стол и деревянные нары, в щелях которых неизвестно почему сразу же развелось несметное количество клопов -вот, пожалуй, и все убранство его комнатки.
На широком подоконнике по центру, проветриваясь, стояли по обычаю его ярко начищенные сапоги, да в самом углу, под ржавым австрийским штыком огнем горела стопочка сусального золота, полученного им в потребсоюзе на случай проведения новогодней елки, хотя по последним слухам новогодние праздники, новой властью особо не приветствуется.
Жил Иван бобылем, и лишь неизвестно откуда приблудившаяся к нему кошка, гнусной, полосато-пятнистой масти скрашивала его одиночество.
Целыми днями, бродила она неизвестно где, не отзываясь на громкие, зазывные его крики, домой приходила за темно, вся в репьях, которые по утру, Иван терпеливо выкатывал из ее короткого подшерстка, но стоило Баркасову, снять с подоконника сверкающие сапоги, как кошара появлялась возле его ног и вращаясь вокруг с громким мурлыканьем, подставляла свои впалые бока под жесткие Ивановы пальцы, под его неуклюжие, мужские поглаживания и уж потом сопровождала его всюду, словно верный, хорошо вымуштрованный пес. Так и ходили они вдвоем с Иваном по селу от избы, к избе собирая мелочевку на обустройство клуба.
Но что интересно, даже здоровые, цепные псы, заприметив эту Баркасовскую, безымянную кошку равнодушно отворачивались, как бы, ни замечая ее, нагло шествующую с гордо поднятым, куцым хвостом по сельскому большаку, вдоль заборов и пыльных, пожухлых лопухов, словно понимая, что этот угрюмый, неразговорчивый мужик с сухими, мосластыми кулаками и кривоватыми ногами не раздумывая, вступится за эту свою единственную и по-своему преданную ему животинку.
Культурная жизнь в клубе протекала однообразно и скучно, можно сказать, что и не было вовсе ее, этой самой культурной жизни.
По первости, Иван пытался выпускать стенгазету и вывешивал ее возле правления бедняцкой артели, на кособоком фанерном стенде, но сельчане не читая, срывали его листки и в скомканном виде бросали тут же, в ломкую, пожухлую траву, рядом со стендом.
Правда приехала как-то из Челябинска небольшая театральная труппа, но программа была выбрана явно неудачно и народ, с трудом согнанный Иваном в клуб, разбежался уже через несколько минут. Заунывное чтение отрывка из романа Толстого “Война и мир”, жителей Каменок как-то не захватил.
Расплатившись с артистами самогоном и вареными яйцами, Баркасов махнул на клубную жизнь своей, революционной рукой и запил.
Под гулкими свода ми бывшей церкви, витали винные пары да обрывки революционных песен, немузыкально исполненных чуть теплым директором клуба.
Иногда, проснувшись среди ночи, Иван на ощупь, отыскивал стоящую рядом с кроватью бутылку с теплой водкой, делал основательный глоток и вновь проваливался в нервный утомляющий сон.
Как то под осень, когда на лужицах иной раз нет-нет, да и хрустнет первый ледок, Иван, с трудом разлепив склеенные желтоватым гноем глаза, с удивлением обнаружил в своей руке револьвер с опустошенным барабаном, медяшки гильз на полу, а в изогнутой большой иконной доске, на которой гордо подкручивал усы комбриг Чапаев несколько пулевых отверстий, расщепивших по вертикали пересохшее дерево в нескольких местах.
Но не вид расстрелянного легендарного командира смутил Баркасова, и даже не желтое пятно высохшей мочи на изжеванной, проссаной простыне – подобную хрень легко отметала закостеневшая за долгие годы войны ,выгоревшая Иванова душа.
А поразила его кучка дохлых, трупно - воняющих мышей, лежащих на табуретке, стоящей прямо возле изголовья.
- Что кошара,- пробормотал удивленный Баркасов глядя на кошку, вылизывающуюся на подоконнике, возле стоящих хозяйских сапог.
- Да же ты понимаешь, что водку жрать без закуси ни как нельзя. Позаботилась обо мне, сучка? Больше и некому.… Ну-ну.
Рывком, поднявшись с жалобно скрипнувшей кровати, Иван скатал матрас вместе с простынею, и, выйдя на церковный двор, подпалил вонючий сверток, бросив туда же, в неспешно разрастающийся огонь и кошачий гостинец.
Наскоро побрившись, переодевшись в чистое и натянув на свежие портянки офицерские свои сапоги, он, замкнув клуб на тронутый ржавчиной навесной замок, громко крикнул кошке,
-Жди здесь!- отправился на базарную площадь в надежде поймать подводу, следующую на рынок в Челябинск.
2.
- Ладно, Ваня. Все понятно. Не журись. Ты просто закис в своих Каменках, в своем клубе без настоящего, живого дела…-
Старший уполномоченный уездного ГПУ - бывший сослуживец и командир
Баркасова, совершенно лысый и весь какой-то упитанный и круглый, словно закованный в черное шевро шар - Шмыгалкин Василий Захарович, бодро выкатился на своих коротеньких ножках, из-за обитого зеленым сукном огромного стола с закругленными углами и подошел к понурому, сидевшему напротив стола Ивану.
- Казачья станица Долгая насколько я знаю соседняя с твоими Каменками?- Полу утвердительно спросил он Баркасова.
Тот кивнул непонимающе.
- Вот тебе Иван список казаков, предполагаемых к раскулачиванию и высылке. Через пару недель, в Долгую подойдет обоз со специалистами по продразверстке. Я предлагаю тебе в плотную заняться этим делом, (сам знаешь, лишняя винтовка никогда не помешает), а пока, пока походи, присмотрись, принюхайся. Съезди пару раз в эту Долгую. Сам понимаешь, казаки, это тебе не крестьяне, не мужики. У них у каждого в избе полный арсенал, да и злобны они не в пример мужичкам-то. Ох, и злобны. Ну, ни как не желают суки прижимистые входить в настоящий момент. Только о себе думают! Только о собственном брюхе! А то, что голод вокруг, разруха, так им насрать! Собственнички!
Шмыгалкин злобно забегал по кабинету, выписывая
| Реклама Праздники 12 Июня 2024День России 11 Июня 2024День работников легкой промышленности 14 Июня 2024День работников миграционной службы 21 Июня 2024День кинологических подразделений МВД России 18 Июня 2024День медицинского работника Все праздники |
У вас получилось замечательное произведение. Интересная композиция. "Окольцовка" этим падением креста позволяет заглянуть в прошлое героя. Его портрет, нарисованный, казалось бы, без лишнего многословия, позволяет сегодняшнему читателю из поколения внуков (!) увидеть, какими были предки и какими они могли бы быть.
Спасибо за историю. Понравилась очень!