пальцем.
- Нет Сереженька, какой из меня священник, из грешника-то? Так, в алтарных, на добровольных началах.… Уже без малого пять лет….Да и малограмотный я.…А в городе сейчас, всего одна церковь работает, остальные все еще перед войной позакрывали…, так что я думаю священника найти в храм, в любом чине, даже и протоиерейском было бы не сложно.…Любой бы согласился.… Хотя кто знает (помолчал старик, печально вглядываясь в глаза Сидорина), быть, может и не любой бы.…Какая она власть, новая то? Чего от нее ожидать можно? А священники они что ж, тоже люди, тоже опасаются, как и все мы…
…Они замолчали, всматриваясь в опускающийся вечерний полумрак, вслушиваясь в тихие шорохи полусухой травы, скрипы кузнечиков, да грустные вздохи утомленной за день тайги.
- Смотри ка - ты! Поют!
Обрадовано закричал Сергей и оглянулся через плечо на старого алтарного.
- Слышите, поют!?
…И, правда. Сквозь легкие, полупрозрачные завихрения первого тумана, выползающего от берега невидимого отсюда озера, сквозь дрожащие сосновые иглы в ближайшем бору до них донеслись тонкие, чуть слышные, скорее даже угаданные чем в действительности услышанные слова песни….
«…Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю?
Виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему…»
На лице Сидорина, заиграла какая-то странная, несколько даже глуповатая улыбка. Он вскочил, схватил старика за руку, и радостно оглядываясь навстречу песне, закричал громко, прямо в лицо ошалевшему от такого натиска свояку.
- Вы слышите, Семен Прохорович? Вы слышите…? Это же у нас, в Каменках поют! Пойдемте скорее! Там жена…Клавдия там моя….Она нас сейчас накормит…Чем угодно, хоть хлебом с солью. Хоть чаем пустым…Мне все равно….Главное, что бы сама, вы слышите меня, что бы сама, своими руками и никак иначе. А потом в баню. И греться, греться, греться…Что бы не по часам, и не по банным дням, а сегодня.…Вот именно сегодня! Сейчас! Я, дорогой вы мой, Семен Прохорович об этом все тринадцать лет мечтал.…Только об этом…Вы не поверите, но ничего мне так в жизни, ни в окопах, ни там, за колючкой так не хотелось, как покушать из ее рук, как щенок право слово….Покушать и…, в баню.…Пойдемте же, ну пойдемте! Я уверен, Клава вам будет очень рада…. Она родню, да и просто гостей очень любит, я знаю…
Лицо Мамонтова неожиданно словно окаменело и даже редкие всклоченные волосья его бороды зашевелились от взбугрившихся на скулах желваков.
Взгляд же напротив стал какой-то суетливый, странный взгляд, нехороший, бегающий…
Старик поднялся, устало подошел к большой, четырехугольной проржавелой воронке установленной на столетних стволах лиственницы, серых от времени и, ковырнув жестким, темным ногтем пласт бурой окалины проворчал ни к месту, сердито и зло…
- Вот тоже работнички, жилу выработали, а железо вот это еще лет двести здесь гнить будет…
Потом, повернулся к Сергею и уж очень как-то весело бросил:
- А может ну их, Каменки эти самые.…Ну что в них хорошего? Поголовье с довоенным не сравнить, нет его, этого самого поголовья…Овцы одни остались, да козы, да и тех каждый вечер хозяйки встречают. Колхоз в отстающих, председатель пьет, крепко пьет, основательно…Ты помнится на войну из ветеринаров ушел? Так вот: сейчас тебе место ветеринара никто и не предложит…Мало того, что из врагов народа, да к тому же еще и беспартийный, да и занято сейчас место твое. Племяш председательский, трехмесячные курсы закончил для ради бумажки, теперь вот в ветеринарах околачивается.… А у меня в Миассе знакомый есть из прихожан…Большой начальник…. Редко в церковь то ходит, побаивается, но если уж приходит, так всю службу на коленях простаивает.…Так вот, ему на конезавод ветеринар нужен, срочно.…А ты же, милок как я помню, ветеринаром от Бога был.…Каждую болячку у скотины как свою собственную чувствовал.… Айда в Миасс, Сережа!?
- Да что вы дед Семен, в самом-то деле заладили: В Миасс да в Миасс? Да я только что оттуда… Нечего мне там делать…Я домой хочу.…Вот отдохну, душой всей расслаблюсь, отогреюсь, а потом уже и можно с места сниматься.…Да к тому же и сын у меня есть, в сорок втором родился. Жена его Федькой обозвала, Федором значит.…Сейчас ему уже все двенадцать исполнилось…Взрослый совсем…Фотография у меня была, где ему полтора года, в пересылке, при шмоне отобрали…, суки.…А сейчас уже пацан, наверное, на девчонок заглядывается? Все ж таки двенадцать…
Сидорин присел на ступени, достал из мешка сапоги, и наскоро намотав чистые портянки, обулся, притопнув для верности подошвой.
- Нет, Семен Прохорович, вы уж простите меня, но мне пора.…Соскучился я по ним.…
Он обнял старика, прижался на миг горячими губами к его заросшей седым волосом щеке и больше уж не оглядываясь, пошел вниз, под горку по светлеющей покамест тропинке…
2.
Село начиналось сразу же за ближайшим перевалом, возле озера.
Заросли камыша, шурша табачным шорохом, длинным листом гоняли туда-сюда прохладный, слегка отдающий тиной озерный воздух. Плотный туман, выполз далеко за озерные берега и, покачиваясь, укладывался на ближайшие огороды с разбросанными тут и там булыгами капусты. Песня про неверную любовь, давно уже закончилась и над селом повисла полудремная, вечерняя тишина. Тишина полная легких звуков и послезвучий. Вот скрипнули где-то рассохшиеся ворота, сквозь которые, царапаясь боками за доски, в сопровождении ворчливой хозяйки, важно шествовала домой в теплое стойло крутобокая корова. А где-то в глубине дворов, кто-то закашлялся в долгом, утомительном кашле курильщика, громко сплюнул тугую мокроту и помянув чью-то мать умолк.…Со стороны озера, заскрипели уключины, влажно шлепнули по воде весла, и с громким чмоканьем специальным образом изогнутая доска опустилась на мелкую рябь – по яминам и затопленным корягам ловили ночного красавца - усатого сома.
Во всем селе горел лишь один фонарь, возле сельсовета, и Сидорин, пройдя мимо закрытой, с темными уже окнами конторы устало присел на влажную от росы скамейку, врытую возле фанерного транспаранта, рассохшегося и полинялого от солнца и дождя.
- «Красный Уралец», прочитал с улыбкой Сергей и плотней укутался в свою шинельку. Мужика знобило…
- Догулялся босиком да по лужам, бестолочь!…
Пробурчал он и с трудом, превозмогая внезапно обрушившуюся на него слабость, попытался подняться. Голова закружилась, и он сполз по гладко ошкуренному столбу транспаранта на вытоптанную траву…
- Да Сереженька, совсем ты в доходягу превратился, обычная простуда надо полагать, а в миг сломала… - невесело подумалось Сидорину, а тело его, все его существо, за долгие годы привыкшее находить для себя в любом, порой самом неприспособленном месте наиболее выгодное и удобное для себя положение заставило Сергея подогнуть длинные, усталые ноги почти к самому подбородку и поплотнее упаковаться в столь ненадежную свою одежонку.
Сон сморил его много раньше, чем сквозь тонкую, поистертую ткань шинели влажный озноб от прохладной, осенней травы достиг разгоряченного, измученного лихорадкой тела Сидорина, и он во сне перекатившись под скамейку так и не заметил, как на село выпал хотя и короткий, но довольно крупный дождь.
Ближе к полночи, Сергей несколько отдохнувший, выполз из-под скамьи и обтерев травой грязные, в глине ладони и охнув для почину с трудом поднялся и заковылял к своему дому.
Прохожих не было вообще, и даже цепные псы, коротко взлаяв при приближении Сидорина отчего-то тут же умолкали и вновь, отчаянно зевая, уползали в свои будки выгрызать блох и сонным глазом приглядывать за хозяйским добром.
Родная изба встретила своего хозяина неприветливо: в темных окнах отблесками отсвечивали бледные, далекие зарницы, а в дверном засове вместо замка темнел кривой сучок, плотно вбитый промеж звеньев тонкой цепочки.
Вместо рубероида, которым перед самой войной покрыл крышу своего дома Сергей, сейчас последние, редкие капли дождя звонко шлепали по кровельному железу, а ветхий, разномастный штакетник палисадника заменила крупноячеистая сетка туго натянутая на металлические столбы.
- Ну, если так сейчас стали жить жены врагов народа,- коротко и горько хохотнул Сидорин.
- То воленс-неволенс, а приходится поверить в неизбежную и скорую победу всемирного коммунизма…
Он прошел в избу, не зажигая света, скинул свою шинель, с трудом стащил сапоги и прошел в комнату.
За темнеющей в углу занавеской, кто-то (надо полагать сын) мирно посапывал во сне и Сергей, посовестившись нарушать, чей бы то ни было полуночный покой, на цыпочках прокрался к сияющей никелированными шарами кровати, разделся до исподнего и, приподняв одеяло, утонул в высокой, хорошо и старательно взбитой перине…
- Давненько, ох давненько я так не спал!
Только и успел подумать он и тут же уснул, счастливо и утомленно улыбаясь собственному счастью…
Сквозь сон, словно сквозь плотную лежалую вату Сидорин слышал, как далеко за полночь, протяжно скрипнула дверь, пахнуло табаком и где-то в сенцах в ответ на частый, женский шепот, громкий мужской бас грязно выругался, длинно и витиевато, звякнуло оброненное пустое ведро, и вновь дом погрузился в вязкую, ночную тишину, тишину полную шорохов и запахов чужого, совсем чужого ему дома…
3.
….- Слава Богу, Сереженька, слава Богу! Наконец-то и к нам в дом солнышко заглянуло.…Наконец-то папочка наш вернулся.…То-то Феденька рад будет, как проснется, то-то рад…
Громко частила Клавдия, одетая во все праздничное излишне громко и радостно, в чем-то даже переигрывая, суетливо двигаясь из кухни в комнату, торопливо накрывая на покрытый свежей, вышитой красным скатертью.
- А я Сереженька, вчера до часу ночи в правлении задержалась, наряды выправляла, я ведь теперь бригадиром на ферме, сам понимаешь: тут тебе и корма, и трудодни, и люди.…А пришла, вижу - миленочек мой спит, да так крепко.…Будить жалко стало.…Думаю, наше-то от нас никуда не убежит…Правда ведь, Сереженька?
Ну и решила тебе сготовить чего повкуснее.…А что же ты милый мой все молчишь, не выспался, поди? Да что с тобой!?
Сидорин поднялся с кровати, в несвежих кальсонах, с печатью ромбом на заднице, высокий, худой и нескладный и, окинув взглядом Клаву, наряд ее почти неношеный, выпирающие сквозь тонкую ткань цветастой кофточки твердые соски, на негнувшихся ногах подошел к тщательно побеленной печке и, взяв в руки остро оточенный (проверил на ноготь) топор, попросил ее тихо и просто…
- Помолчи Клавдия, лучше помолчи…. Страшно мне за себя делается.…Боюсь, не сдержусь, зарублю тебя, суку блудливую…
Клавдия ахнула, побелела и роняя стулья и спотыкаясь о разноцветные клубки шерсти , забилась между столом и крашеным подоконником, заставленным горшками с ярко цветущей геранью.
- Ты же видишь, родная моя, я ни о чем тебя не спрашиваю:
Ни о том, где ты была, с кем, и для чего ты дорогая моя, письмецо мое, что я для зоотехника нашего через тебя переслал, в НКВД снесла? Ведь ты же, дура, его наверняка и не читала, а если и читала, то не поняла ничегошеньки.… А я в нем, в письмеце-то этом, просто хотел рассказать как на немецких фермах и хуторах навоз из-под коров убирают. И никакой политики - одно сплошное дерьмо.…А я дурачина, на допросах все
