Что и говорить - все мы вроде бы и в школе учились, и жизнь прожита немалая, но... едва ли кто-нибудь из нас может признаться, что помнит всё из прочитанного и всех подробно. И если уж совсем честно - немало такого, что мы и до сих пор ещё ни разу не открывали. О лермонтовских стихах в прозе "Синие горы Кавказа", например, я лет до...
тридцати с лишним и не знал даже...Но я немножко отвлёкся.
Так вот... Том Лермонтова открылся на вот этом стихотворении, наверное, в школе и читанном (поскольку по прочтении не возникало ощущения, что читаешь уж что-то совсем неведомое, тем более когда глаза дошли до последних хрестоматийно известных строк), читанном, но - подзабытом. Да и что ребёнок десяти-двенадцати лет (или когда там стихотворения Лермонтова изучаются в школе?) мог понять в этом стихотворении?
Михаил Лермонтов
МОРСКАЯ ЦАРЕВНА
В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»
Фыркает конь и ушами прядёт,
Брызжет и плещет и дале плывёт.
Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелко́вой узды.
Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьётся она.
К берегу витязь отважно плывёт;
Выплыл; товарищей громко зовёт:
«Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьётся добыча моя…
Что ж вы стоите смущённой толпой?
Али красы не видали такой?»
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.
Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зелёным хвостом.
Хвост чешуёю змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит.
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрёк…
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!
И вот сейчас, меня, читателя, уже взрослого человека, как-то полоснули по сердцу именно эти строки "Бледные руки хватают песок; Шепчут уста непонятный упрёк…"
Наверное, потому Лермонтов и гениален, что простыми словами может вызвать такое... даже не скажу, не могу подобрать слов, какое именно ощущение. Печали, грусти, сочувствия к несчастной? Какая-то безмерная жаль (вот хорошее русское слово!) навалилась от этого тихого "шепчут уста непонятный упрёк". И всплыло что-то даже из Гоголя. Помните сцену с Акакием Акакиевичем, когда он поднимает глаза на своих обидчиков-сослуживцев, издевающихся над ним:"Что я вам сделал? Зачем вы меня обижаете?" Вот так же и здесь: беззащитность несчастной этой царевны, той самой русалки? сирены коварной ли? или, и правда, движимой любовью? погубительницей хотевшей ли стать? а вдруг и нет? Как бы то ни было, однако, витязь всё решил за неё... И вот осталось это: "Шепчут уста непонятный упрёк…" И - томит это!
Но почему "Как всё близко"? Откуда название?
Поясню.
Последовательность была немного другая.
До 205-летия Лермонтова читал я другую книгу, для которой тоже был повод.
Недавний Нобелевский лауреат. Польская писательница Ольга Токарчук. 57 лет. Возраст для Нобелевской премии по литературе нечастый.
Книги её у нас выходили. И обе я приобрёл ещё десять лет назад. На распродаже. (Замечу в скобках, что вот эти распродажи - очень хороший показатель того, что же на самом деле любит читающая публика. И Патрик Модиано, и Дорис Лессинг, и Эльфрида Елинек, и Ольга Токарчук - книги этих Нобелевских лауреатов выходят у нас в России, и иногда до присуждения Нобелевской премии, иногда - даже уже после её присуждения - лежат и лежат в книжных магазинах и подвергаются уценке за малой востребованностью. Например, книги Эльфриды Елинек я купил... смотрю на ценник - при первоначальной цене сначала в 247, затем - зачёркнуто на ценнике - 150, затем - зачеркнуто - 100 и, наконец - та цена, за которую я и купил книгу - 50 рублей; с Ольгой Токарчук та же история. "Дом дневной, дом ночной" оказался на распродаже в 2007 году вместо 148 - за 74 рубля, её же книга "Путь людей книги" в 2008 году вместо 70 - за 35 рублей. Не берут-с Нобелевских лауреатов и всё тут!)
Итак, я открыл книгу Ольги Токарчук "Дом дневной, дом ночной" на произвольной странице и прочёл:
Ольга Токарчук
ЧУДИЩЕ
Моя первая встреча с Имяреком: он стоял на террасе с открытым ртом и тыкал в свою трухлявую бездонную яму пальцем. Маленький, небритый, безобразный гномик, каких великое множество рождается летом под шляпками мухоморов.
— А-а-а, — промычал он, и тут я заметила на языке у него белую пилюльку.
Мы стояли друг против друга на террасе дома в безлюдной долине. За ним было солнце, за мною — тень. Самым важным для меня было лишь одно — не позволить ему войти в дом, потому что иначе он застрянет до вечера и, разинув рот, будет тянуть свое «а-а-а», которого я не понимаю. Поэтому я отступила на порог, заслонив собою дверной проем. И судорожно соображала, как пробраться к телефону, не выпуская его из виду. Наверное, я его боялась. И тут он сделал рукой жест, как будто подносил к губам сосуд. Его «а-а-а» значило: «Дай мне воды». Я велела ему подождать и побежала в кухню за стаканом. Когда вернулась, он по-прежнему стоял с разинутым ртом и рассматривал намалеванного на штукатурке грозного дракона с голубым глазом. Таблетка исчезла во тьме карликового тела.
— Чудище, — указал он пальцем на змея.
Сразу же после войны, когда в деревне еще был пруд, в нем появилось чудовище. Огромное, величиной с большую корову, по форме похожее на крокодила, с роговыми когтями на лапах, с пастью, полной острых, как ножи, зубов. Оно пожрало в пруду всех рыб, которые остались после немцев, весь тростник, весь аир, а затем принялось охотиться на овец, собак и гусей. По ночам вылезало на дорогу, к костелу, неуклюже тащилось по асфальту в сторону Новой Руды, и утром люди с ужасом обнаруживали его следы в своих дворах.
Утки вдруг как в воду канули, от гусей оставались скрюченные красные лапки, по берегам пруда там и сям валялись выплюнутые бараньи рога. У местного начальства были иные заботы — распределение земли, охота на провокаторов, создание кооперативов, поэтому деревенские мужики сами взялись за дело. Они бросили в воду карбид и крысиный яд, а однажды ночью — заржавевшую гранату, которая взорвалась. Пруд после этого выглядел, как лужа грязной отравленной воды. Не помогло. Чудовище на следующую ночь сожрало бычка. И, похоже, задумало мстить. И тогда мужчины вытесали длинные остроконечные колья, сколотили из бревен плоты и поплыли на середину пруда. Раз за разом тыкали жердями в дно, старательно колошматя мутные воды. Но воронки от ударов мгновенно затягивались, и вода оставалась такой же непроницаемой, как и прежде. На третий раз они пустили в ход технику: притащили откуда-то большое динамо с рукояткой — машину, производящую электричество. Протянули от нее провода и, как неводом, опутали ими весь пруд. Потом стали крутить ручку поочередно, ибо работа была тяжелая, и бить током укрытое под водой чудовище. Тварь извивалась внизу от боли, вода выходила из берегов и в конце концов успокоилась. Вся деревня в тот день пила до утра.
Однако несколько дней спустя чудище очухалось и в отместку затащило в воду зазевавшуюся женщину. От нее осталось оцинкованное ведро на берегу.
И это стало началом конца чудовища. Все были единодушны: можно погубить растение, зарезать скотину, но нельзя покушаться на жизнь людей. Чудище нарушило закон. Прибыли местные власти, пограничники и отряд подгальских солдат, саперы. Один мощный взрыв — и путь из пруда в ручей открылся, вода сошла. На дне лежало чудище, израненное и обессиленное, но все еще живое. Тогда солдаты расставили по берегам пулеметы. Офицер подал сигнал; пулеметные очереди прошили тушу чудовища. После первых ран оно еще пыталось наброситься на людей, и народ с криком кинулся врассыпную. Но в пулеметы быстро вставили новые ленты и издырявили поганую тварь, как решето. Таков был конец чудища.
Имярек пошел в Новую Руду, толкая перед собой велосипед, но вечером вернулся, потому что тот конец еще не был всамделишным концом.
Несколько последующих ночей в деревне слышались истошные вопли, долетающие из леса с чешской стороны. Какое-то существо рыдало во мраке так исступленно, что мурашки бегали по коже. А через месяц на дне высохшего пруда нашли мертвое тело чудовища-самки, которая пришла сюда через леса, луга и государственную границу, разыскивая своего возлюбленного, и на месте его страшной смерти сама умерла.
(перевод О. Катречко)
И вот когда несколько дней спустя после Ольги Токарчук я прочёл вышеупомянутое стихотворение Лермонтова, то вот эта цепь - "чудище" Токарчук, "морское чудо" Лермонтова - повлекла за собой и следующее звено. Я вспомнил, вспомнил, как ещё в студенческие годы вошёл в мою читательскую жизнь прекрасный итальянский писатель - тонкий, умный - Дино Буццати. Те из вас, кто собирают (вернее, собирали) в своё время очень популярную среди ценителей книги серию "Мастера современной прозы" (одним из таких ценителей был на нашем сайте Александр Зарецкий), знают это имя. Возможно, даже эта замечательная книга есть у вас. Хороший том в малиновом переплёте. С "Татарской пустыней", открывающей его, подборкой рассказов, среди которых и вспомнившийся мне.
Рассказ этот - большой. Пожалуй, даже маленькая повесть. Но прочтите его - не пожалеете.
Да, добавлю ещё, что и рассказ Ольги Токарчук, и рассказ Дино Буццати я взял с сайтов, на которые привёл ссылки (поскольку самостоятельно набрать их в печатном виде, как вы понимаете, дело неподъёмное, поэтому приношу глубокую признательность этим сайтам). От себя добавил только имена переводчиков, которые приведены в книгах.
Итак, Дино Буццати.
Читаем.
А после я скажу ещё несколько слов.
Дино БУЦЦАТИ
КАК УБИЛИ ДРАКОНА
В мае 1902 года некий Джозуе Лонго – крестьянин графа Джерола, часто ходивший на охоту в горы, – сказал, что он видел в Сухом Долу какую-то здоровенную зверюгу, похожую на дракона.
В Палиссано, деревушке, находившейся в самом конце долины, испокон веку жила легенда о том, что где-то здесь, в одном из безводных ущелий, до сих пор еще сохранилось такое чудище. Да только никто не принимал эти россказни всерьез. Однако на сей раз доводы
Саша, как хорошо, что Вы есть на Фабуле!