Всякий раз, когда заходит речь об истоках творчества, на ум мне приходит финальная сцена рассказа Рюноскэ Акутагавы «Муки ада». В ней на глазах придворного художника сжигают по приказу сумасбродного владыки его любимую дочь.
Первым желанием живописца было броситься к ней на помощь. Однако он тут же замер и жадно стал впитывать картину мук самого близкого ему человека, чтобы потом это зрелище запечатлеть на холсте.
Всего интереснее, что если секундой ранее он едва не лишился рассудка, то теперь глаза его сияли восторгом и вид корчащейся в огне девушки захватил его без остатка. Придворные, затаив дыханье, смотрели на него, потому что в эти мгновения он выглядел точь-в-точь как новоявленный будда.
Нет, я ни в коем случае не утверждаю, что поступок японского мастера кисти достоин подражания, но и осуждать его не берусь, тем более, что живописец, написав изумившую всех, кто ее видел, картину, на которой в красках была запечатлена горевшая заживо дочь, тут же повесился. Такие вот дела.
Видимо, все-таки прав был художник эпохи позднего Возрождения Паоло Веронезе, когда перед лицом священного трибунала инквизиции сказал:
- Мы, живописцы, пользуемся теми же вольностями, какими пользуются поэты и сумасшедшие.
Вот как бы только не ошибиться, определяя, кто есть кто.
