МОСКВА-ВОРОНЕЖ

Прошел через паспортный контроль аэропорта, миновал рамку металлодетекора. Специальный электробус, похожий на транспортное средство будущего, подъехал к самым дверям зала ожидания.
- Пассажиров рейса Москва-Воронеж просим пройти в автобус. – Раздался женский голос громкой связи. Стеклянные двери растворились, и вся масса людей направилась к электробусу, стоящему с уже раскрытыми дверями, практически дверь в дверь. Для более крупных лайнеров существовал прямой переход из помещения аэропорта в самолет. А у нас, по внутреннему рейсу, где число пассажиров невелико, к нашему летательному средству подвозил такой вот электробус. Но вид этот электробус имел потрясающий, поэтому никакого ущемления собственного достоинства не почувствовалось. Буквально каких-то пара минут, и мы уже у самого трапа. Еще одна проверка билетов, и я в кресле современного самолета. Багажа у меня с собой не было, так как прилетал я в Москву всего на полдня, и в этот же день возвращался в Воронеж. Первые дни сентябрьской осени разлились по нашей части планеты щедрой летней солнечной энергией. По-видимому, хоть официально осень и вступила в свои юридические права, но где-то по дороге замешкалась, и попросила лето, на радость всем людям, немного ее подменить. Поэтому необходимости в дополнительной одежде еще не возникало. Все одевались чуть больше, чем в августе, и то, скорее, для перестраховки. Я сел, согласно номерам, у окошка. Рядом со мной тут же расположилась женщина, поставила себе на колени сумочку, и стала в ней что-то искать. Впереди нас, в ряду перед моей спутницей, сел довольно крупный мужчина. Вернее даже, не просто крупный, а очень крупный, и по высоте, и по своим габаритам. В его ряду, но с другой стороны прохода, занял место щупленький, совсем юный, больше похожий на школьника, курсант военного училища. По его форменной нарукавной нашивке нельзя было определить, к какому роду войск он относится. Да и видел я эту нашивку мельком, всего одно мгновение, пока он прошел мимо меня, а когда сел на свое место, то он почти полностью пропал из поля моего зрения.
- Военный? – Спросил его тяжелым басом и, похоже, с насмешкой, здоровяк. И тут, не знаю по каким признакам, стало понятно, что у этого здоровяка выпито. Все пассажиры самолета, от прокатившегося по салону самолета, туда и обратно, эху его голоса, как-то разом затихли.
- Курсант.
- Курсант, - повторил, насколько только позволяло ему внутреннее алкогольное брожение, видимо изображая задумчивость, здоровяк, - а нашивка эта чего означает?
- Университет военной журналистики.
- Военный журналист, значит, - сделал вывод здоровяк. А я для себя отметил, что в логике ему отказать было трудно. Манера его разговора выдавала в нем человека, уже давно привыкшего, и свыкшегося, со своей огромностью, и что, по всей видимости, слушают его почти везде, всегда и все, затаив дыхание, с настороженностью, и, может быть, с определенным страхом. Да это и не безосновательно: если он, чего доброго, разбушуется в самолете, то унять его вряд ли кому-то будет под силу. Через несколько человек, после курсанта, появился священник, или батюшка, или какое-то у него имелось другое звание, чин, или сан. Одно было понятно, по темно-серому закрытому облачению, что это сотрудник, или, наверное, правильнее будет сказать, служитель церкви, или какое-то духовное лицо. Но крест на животе или груди, как это обычно положено, у него отсутствовал. Он остановился возле здоровяка, взглядом, и, всем своим видом показывая, что его место рядом, именно там, у иллюминатора, за этим гигантским мужчиной.
- О! Святоша! Ты за мной?
- Нет. Но мое место рядом с вами. Вы не пропустите меня?
- А если не пропущу, то перелетишь?
- Мужчина, что вы себе тут позволяете, - вдруг не выдержала моя соседка, - разве так можно со святым человеком?! Пропустите батюшку на его место!
В ее словах присутствовала такая строгая твердость, и непререкаемая требовательность, что здоровяк послушно медленно, неуклюже, грузно, и опасливо пригибая голову, чтобы не удариться ей о потолок, стал вставать со своего места. От того, как он начал подниматься, как мне показалось, немножечко пошатнулся самолет.
- Осторожнее, самолет развалите! – Опять воскликнула женщина. Видимо, показалось, что самолет качнулся, не только мне.
- Мадам, не волнуйтесь, я аккуратно.
- Какое аккуратно! Кто вам билет продал? С вами вообще самолет взлететь сможет?
- Взлетит, не первый раз уже, - и обращаясь к священнику, - проходи, товарищ.
- Какой он вам товарищ?! – Снова вспылила женщина. – Он святой отец, или батюшка!
- Ничего, ничего, пусть «товарищ», - попытался смягчить обстановку священник, пробираясь на свое место. – Не будем гневить Бога. Нас и так сейчас всех поднимет к небесам. Не приведи Господь, там и остаться.
Здоровяк сверкнул презрительным грозным взглядом по моей соседке, сжал недовольно губы, отвернулся, и сел обратно на свое место.
- О, Господи! – Пробурчала себе под нос женщина, снова принимаясь за поиски чего-то, для нее значимого, в сумочке.
Наконец, все пассажиры расселись, началась стандартная процедура предвзлетной подготовки самолета, в которой пассажирам отводилась самая простая, пассивная роль второго плана. Единственное, что должен был выполнить каждый человек лично, это пристегнуться, и сидеть себе тихо. Когда самолет разбежался по взлетной полосе, и оторвался от земли, то в иллюминатор четко виднелись быстро удаляющиеся вниз и уменьшающиеся в размерах, дома и другие строения московской архитектуры, превращаясь в некий топографический план местности. Самолет очень круто набирал высоту и через какое-то время нырнул в белоснежный, непроглядный туман облаков, затем вынырнул из них уже сверху, так, что земля, сквозь облака, больше не просматривалась, набрал уровень своего эшелона, и на крейсерской скорости, семьсот километров в час, полетел по направлению к моему временно родному городу Воронежу. Под нами простиралось безбрежное, бескрайнее белоснежное море сказочных облаков. На солнце, время от времени, поблескивал видневшийся кусочек серебристого крыла.
Здоровяк сидел тихо. Но, наконец, видимо, алкоголь стал брать над ним верх, и он не выдержал:
- Журналист, - обратился он к курсанту, - ты в Бога веришь?
- Я не журналист. Я только учусь. Нет - в Бога не верю.
- Вот, видишь, - повернул назидательно здоровяк голову к священнику, - не верит.
- У нас свобода вероисповедания. – Безразлично проговорил священник.
- Какое же вероисповедание, если он не верит?
- Мужчина, хватит богохульствовать! – Возмутилась моя соседка. – Выпили, так сидите тихо! Смотрите, где находимся, даже земли не видно! Не надо судьбу дразнить!
- А я не пил. Пол литра водки не в счет, только жажду утолил. Я когда пью, то неделю не просыхаю. И не богохульствую. Это вон журналист «не верит».
- Ну и сидите тихо! Сейчас самое время, чтобы о нас о всех кто-то помолился, о благополучном полете!
- Да я тихо сижу. Вот со мной сидит святоша, он и помолится.
-  Да, это так: я действительно помолюсь за всех присутствующих. А вот молодой человек только думает, что не верит. В этом и есть его вера. Его вера в неверии, причем, ни на чем не основана. Она зиждется только на его духовной безграмотности.
- О, слышь, журналист, ты безграмотный. Как тебе это?
- Ну, знаете ли, это похоже на разговор автопилота с автоответчиком. – Возмутился курсант. – Вы знаете, есть такая теорема Гёделя, в которой он выстроил цепочку рассуждений, показывающую, что бытие Божие, во-первых, невозможно, во-вторых, не нужно… Невозможно, в том смысле, что это несовместимо с существованием нашей вселенной, в том виде, в каком мы ее наблюдаем; и не нужно, в том смысле, что с ссылками на Бога можно обосновать любые утверждения о природе, любые утверждения об обществе, любые правила поведения, в том числе, совершенно человеконенавистнические.
- О как! – Улыбнулся здоровяк, поворачиваясь к священнику. – Слыхал?... Что скажешь?... Нет ответа?
- Мужчины, хватит накликать на всех беду! – Снова заговорила моя соседка. - Вот приземлимся, так о чем хотите там языки чешите! А здесь и так душа в пятках, и вы еще подогреваете…
- Ничего, здесь-то, ближе к Господу нашему, и разговоры о Боге, пожалуй, что самые уместные. Тем более, что будущему военному, куда более, чем всем остальным, имеет смысл быть, хоть на один небольшой шажок, поближе к Богу. Да, действительно, - серьезно и неспешно рассуждал священник, - вы правы, Курт Фридрих Рудольфович Гёдель, в одна тысяча девятьсот тридцать первом году, в своих теоремах «О неполноте», и правда доказал, но доказал не то, что Бога нет. Он доказал, что не всякое верное высказывание можно доказать, или опровергнуть. Есть такие утверждения, которые настолько сложны, что доказать их, или опровергнуть, с точки зрения математической логики и дедукции, невозможно, поскольку они слишком многослойны, и количество вариантов бесконечно. Лично я знаю, что Бог существует, но доказать это не могу, поскольку это не в моих человеческих силах. Можно перечислять множество фактов, свидетельствующих о делах Божиих, и они реальны, были на самом деле, и есть много свидетельств, но это не совсем умно, потому что атеисты готовы выложить массу собственных аргументов, в противовес этому, в пользу своей веры. Но и они лишь будут ходить вокруг да около, оставаясь в границах своей веры, называемой «отсутствие Бога». Но это также остается всего лишь их верой. То есть, наличие Бога, это всегда предмет веры. Мы верим, что бог есть, он существует, и делаем это не на пустом месте, и не безосновательно.
Священник замолк.
- Журналист, а ты что на это скажешь?
- У меня лично свой нравственный позвоночник современной системы ценностей. Моя концепция убежденности строится на научных знаниях. Если, допустим, появляются новые какие-то вводные, то я корректирую свои представления о том, что есть. При этом, я не робот, и у меня имеется многовариантная и многовекторная функция предвидения. Для меня ясно, что в мире существует конкуренция обществ, с разными нормами поведения. Я убежден, что мир материален, что человечество, в своем развитии, прошло множество стадий эволюционирования, прежде чем стало тем, что мы имеем на сегодняшний день. А все, что связано с религиями - оторвано от смысла. Те же самые динозавры, жившие задолго до написания Библии. Если Бог создал землю за шесть дней, то, когда это тогда вообще было? И почему в Библии нет упоминания о динозаврах? В какой день Бог их создал? Я верю в силу технологий, и технологического прогресса. Я верю в силу науки, и научной мысли. А где, к примеру, к какому виду деятельности, можно приложить дела Божии? Я верю, что силой науки, техногенным путем, мы, в конце концов, приведем человечество, к биологическому бессмертию. 
- Умно ответил, - одобрительно хмыкнул здоровяк, - я бы так не смог, - снова, с вопросительным видом поворачивая голову к священнику. Тот немного задумался.
- Нечего сказать? – Поинтересовался здоровяк.
- Ну, нет, почему. – Сосредоточенно и неспешно произнес священник. - Сказать, конечно же, есть чего. Вопрос, или, правильнее, ряд тезисов, проартикулирован. Они понятны. Надо сказать, что я-то ведь не Бог, и, конечно же, не на все вопросы знаю ответы. И все же, в пределах