Дородная баба в цветастом халате постелила на столик газетку, достала хлеб, варёные яйца, лук, сало. И смачно начала чавкать. Напротив сидела седенькая интеллигентная старушка в элегантном спортивном костюме, пила чай вприкуску с кусковым сахаром. Сурин плотно поел перед поездкой, но ароматные запахи заставили пожалеть, что ничего с собой не взял, а в вагон-ресторан идти было лениво.
- Слышь, мадама, у тебя, часом солюшки нетути? – подала голос баба в халате.
- Извините, соли нет. Разрешите представиться, Елизавета Львовна.
- Блин горелый! И хде же солюшки раздобыть? Как яйца с луком без солюшки хавать? Вот голова садовая, забыла…
- Что, извините, делать? – старушка с любопытством посмотрела на соседку по купе.
- Чего, чего, жрать как без ентой соли? Надоть у проводницы поспрошать. Слышь, Львовна, ты тута пригляди, я до проводницы сгоняю.
С верхней полки свесился мужик.
- Эт за кем тут приглядывать, за мной, што ли? Да мне твои яйца сто лет в обед не нужны. Свои имеются, – и мужик заржал. – Сиди уж. Дам я тебе соль, – он пошелестел пакетом и вскоре протянул спичечный коробок с «белой смертью».
- Соль вредна, чрезмерное потребление этого продукта ведёт к атеросклерозу, за сосудами надо следить, – назидательно промолвила Елизавета Львовна.
- Вот што удумала, божий одуванчик. Мобыть сахар твой лучше, – недовольно отозвалась баба в халате.
- Я всего потребляю в меру. Извините, раз нам с вами суждено провести некоторое время на данном пространстве, скажите, пожалуйста, как к вам обращаться.
- Да зови Нюрой запросто. Мы люди не гордые, за сосудами не следим.
- Слышь, Нюра, а чё-нить под сальце у тебя не найдётся часом? – встрял мужик. – А то у меня пирожки есть, жинка в дорогу сварганила. И курочка варёная. А вот горячительного нету.
- Курочка – это по-нашему. Доставай свои пирожки. Куда же я ложила-то фляжку? Вот блин горелый, как заховаю куда, так не сыскать.
Мужик в шесть секунд спустился, присел к столику, снова зашелестел пакетом, выложил аппетитные пирожки и курицу. Повернулся к старушке:
- Присоединяйся, Львовна. Слышь, пахнет-то как. У Нюры сальце-то какое смачное, с чесночком. Красота!
- Извините, не знаю, как вас величать, но сало – это вредно.
- Иван Петрович я, можно просто Петрович. И кто ж тебе, Львовна, ерунду такую внушил? Умные же люди не зря правило трех ц придумали: мяс-Це, саль-Це, вин-Це. Вот они, главные витамины, - Петрович взглянул на Сурина и спросил. – Может, попутчика разбудить? Пусть компанию составит.
- Та зачем? Пущай спит. Молодой ыщщо, што ему с нами… Кружка твоя хде, Петрович, - Нюра достала «фляжку» литра на полтора. Как по волшебству на столике возникли два гранёных стакана. Нюра плеснула щедрой рукой. – Ну, будем, - какое-то время попутчики молчали, потом Нюра спросила: - Кудыть путь держишь, Петрович?
- В Белоруссию еду, к брату. Прихворнул чёй-то, боится, помрёт – и не свидимся, – Петрович загрустил.
- Та, Петрович, мож, всё и обойдётся, не кликай беду-то. А я к жениху еду, прикинь. Мне город ваш ужо в печёнках сидит. А у него дом в деревне на псковщине, хозяйство. Тётка подсуропила. Овдовел мужик, я давно вдовая. Вот и списались. Мы обои на пенсии, будем вековать. Курей разведу, порося… - мечтательно произнесла Нюра. – А ты, Львовна, пошто надулась-то? Мож, плеснуть всё-таки?
- И ничего я не надулась. Пить вредно. Я веду здоровый образ жизни. Как думаете, сколько мне лет?
- Ну, наверное, - Петрович вгляделся в морщинистое лицо. - Думаю, семьдесят есть.
- А вот и неправильно, – Елизавета Львовна гордо взглянула на собеседников. – Мне уже восемьдесят пять. И помирать, заметьте, не собираюсь.
- Вот те на! Хорошо сохранилась, Львовна. И чего дома на печке не сидится?
- Ездила правнуков навестить. А теперь вот домой, в Питер. У меня через неделю курсы компьютерные начинаются. Мне внук компьютер подарил. Буду осваивать.
- Ну, ты даёшь, Львовна! А на черта тебе компутер? – у Нюры аж челюсть отвисла.
- Как же, это веяние времени. В Интернете общаться буду. У меня дети, внуки, правнуки по миру разбросаны. А по компьютеру, как по телефону, можно разговаривать с любой точкой мира и на экране собеседников видеть. А то при нынешних ценах особо не наездишься.
- Мой вам респект и уважуха, – Иван Петрович почесал за ухом, поднял стакан. Они с Нюрой чокнулись. – За вас, Елизавета Львовна. Учительницей, небось, работала?
- Угадали. Литературу и русский преподавала, только не в школе, а в университете.
- Це надо ж, - Нюра всё никак в себя прийти не могла. – Я видала те компутеры. Но шобы к нему подойти. Не-а. Я уж лучше курей. И порося. Мне дочкА и не дала б.
За окном в бешеной пляске мелькали огоньки. Сурину всё не спалось. А трое людей, случайных попутчиков, таких разных, ещё за полночь продолжали вести нестройную беседу. На Сурина они уже давно не обращали внимания. А он даже пожалел, что не вступил в разговор – такие колоритные люди! Утром сойдёт с поезда Иван Петрович, потом жених встретит Нюру, а Елизавета Львовна доедет до Питера. И никогда они больше не встретятся. Нюра запела сильным голосом: «Несе Галю воду», пока в стенку купе не застучали.
Решение пришло неожиданно. Люди вон в каком возрасте не боятся свою жизнь поменять. А ему лишь тридцать с хвостиком. Детей у них нет. А квартира? Да чёрт с ней, с квартирой и обстановкой. Кота вот только заберёт, а то жена всё время на шерсть ругается. Мозги есть, работа хорошая, всё остальное - дело наживное. Поживут пока на съёмной, зато какое счастье – просыпаться рядом с любимой женщиной. И Сурин облегченно провалился в сон.
_______________________________
II.
Без фотографий, как знают многие, я не могу. Снимаю всегда и везде, потому что фотоаппарат не выпускаю из рук. Оставить статью без фотографий как-то не очень... Поэтому предлагаю Вам посетить музей под открытым небом "Паровозы России".
Вообще, воспринимается всё очень интересно: мимо пролетает «Ласточка» до Москвы или скорый до Нефтеюганска — так и кажется, что паровозы, которые стоят на рельсах в музее, тоже сейчас сдвинутся с места. Издадут прощальный гудок и укатят в дальнюю даль.
В наше время, время денег, что-то бесплатное — это большая редкость. Но в музее, где находится десятка два исторических паровозов, вагонов и других экспонатов, за вход денег не берут. Ходи себе, рассматривай, фотографируйся, хоть в одиночку, хоть с друзьями — за это не возьмут ни копейки.
Посетителей встречают «железнодорожные рабочие» — Болт и Бур. Сделаны они из металла, два таких весёлых парня. У них и «одежда» металлическая, и обувь.
Экскурсоводов в этом музее нет, но постоянно находиться на улице, наверное, нереально. Кто интересуется историей железной дороги и пришёл не просто так, информацию может прочесть на табличках. Первое, что видят посетители в этом интересном музее — старая станция с такими же старыми вагончиками. Не сама, конечно, станция, а её имитация. Вагончики — старые, купейные, 30-х годов прошлого века. Сразу вспомнила, как в 1988 году училась на проводника в Дирекции по Обслуживанию Пассажиров (ДОП-2). Там такие вагончики ещё можно было застать. Этакие раритеты, которые очень привлекали нас, тогдашних студентов.
Мы, помню, всё спорили, из каждого ли купе можно было выйти на улицу. Оказалось, что нет. Советские вагоны такой роскошью не располагали. Вот те, что делались во Франции или Германии (да и то только марки «Люкс»), были шикарными. Нашей же стране в те годы было не до шика. В самом конце «поезда» можно увидеть даже прогулочную платформу. На самом деле таких платформ не было. Никакие правила техники безопасности не позволили бы кататься с ветерком на открытых на все четыре стороны платформах. Но в музее такая есть! На то он и музей.
На что волей или неволей обращаешь внимание: на каждом паровозе спереди непременно имеется красная звезда. Символ советского времени, этим всё и объясняется!
А теперь — более детально об экспонатах музея.
Паровоз-труженик, Эр 761−96, выпускали на Брянском и Луганском заводах. Общее количество таких паровозов, сделанных за период с 1933 по 1936 год, было по современным меркам невелико: 350 штук. Чтобы увеличить мощность этого паровоза на 10%, у него удлинили топку. Что называется, «дёшево и сердито»!
Возможно, но именно за счёт этого конструкторы добились мощности в 2000 л.с. (Вот интересно: лошадь давно уже не используется как средство передвижения, а мощность двигателей до сих пор считают именно в лошадиных силах!)
А это уже трофей. То есть фактически трофей. Прообразом марки паровоза послужил немецкий паровоз серии BR52, который удалось в ходе боевых действий отобрать у врага. Он так и назывался: Kriegslokomotive («военный локомотив» — нем.). То, что можно увидеть в музее — точная копия BR52. Паровоз из серии «тяжёлых»: вес без тендера — 85 тонн. Мощность — 1800 «лошадок», которые позволяли развить скорость до 80 км/ч. Для 40-х годов прошлого столетия это было совсем неплохо.
Это - раритет, каких мало! Машина была построена в 1929 году. Сейчас даже не верится, что 90 лет назад могли строить такие паровозы, однако первый Эу 683−89 был построен именно тогда. Успел он потрудиться и в довоенное время, и во время Великой Отечественной войны, и после неё. Кто как, а я, когда вижу такие раритеты, начинаю гордиться нашей славной историей.
Марка СО — это сокращение от имени Серго Орджоникидзе. Кабина выглядит словно бронированная, поэтому я сперва подумала, что паровоз этот выпускался в военное время. Однако нет. Серийное производство СО 17−2856 началось уже после войны. Это вообще был первый паровоз, выпущенный после войны. Видимо, конструировали его в военное время, отсюда и установка брони.
Выпускали же эти паровозы и на Харьковском паровозостроительном заводе, и в Улан-Удэ, и в Красноярске. Вот такая необычная биография (и география!) у первого послевоенного паровоза.
Это — паровоз-танк! Впервые услышала такое название. Стала искать места, где у этого паровоза могли бы располагаться орудия. Нет их! Да и, если честно, плохо я представляла себе танк, который мчится по рельсам. Танку маневренность нужна, а о какой маневренности можно говорить, если ход связывают два рельса? Что-то не то…
Всё оказалось намного проще. Дело в том, что танк — это паровоз без тендера! И вода, и топливо у такого паровоза хранятся в отдельных ёмкостях — танках. Оттого и название пошло такое немного «военизированное». У паровоза 9П 18430 для этого имеется два бортовых бака. Один предназначен
В ПОЕЗДЕ
Я выехал давно, и вечер неродной
рдел над равниною нерусской,
и стихословили колёса подо мной,
и я уснул на лавке узкой.
Мне снились дачные вокзалы, смех, весна,
и, окружённый тряской бездной,
очнулся я, привстал, и ночь была душна,
и замедлялся ямб железный.
По занавескам свет, как призрак, проходил.
Внимая трепету и тренью
смолкающих колёс, я раму опустил:
пахнуло сыростью, сиренью.
Была передо мной вся молодость моя:
плетень, рябина подле клёна,
чернеющий навес, и мокрая скамья,
и станционная икона.
И это длилось миг... Блестя, поплыли прочь
скамья, кусты, фонарь смиренный...
Вот хлынула опять чудовищная ночь,
и мчусь я, крошечный и пленный.
Дорога чёрная, без цели, без конца,
толчки глухие, вздох и выдох,
и жалоба колёс, как повесть беглеца
о прежних тюрьмах и обидах.
Груневальд, 1921 г.
ЭКСПРЕСС
На сумрачном вокзале по ночам
торжественно и пусто, как в соборе, —
но вот вдали вздохнуло словно море,
скользнула дрожь по двум стальным лучам,
бегущим вдаль, сходящимся во мраке, —
и щёлкнули светящиеся знаки,
и в чёрной глубине рубин мигнул,
за ним — полоска янтарей, и гул
влетел в вокзал, могучий гул чугунный, —
из бездны бездн, из сердца ночи лунной,
как бы катясь с уступа на уступ.
Вздохнул и стал: раскрылись две-три двери.
Вагоны удлинённые под дуб
окрашены. На матовой фанере
над окнами ряд смугло-золотых
французских слов, — как вырезанный стих,
мою тоску дразнящий тайным зовом…
За тенью тень скользит по бирюзовым
прозрачным занавескам. Плотно скрыв
переходные шаткие площадки,
чернеют пыльно кожаные складки
над скрепами вагонов. Весь — порыв
сосредоточенный, весь — напряженье
блаженное, весь — жадность, весь — движенье, —
дрожит живой, огромный паровоз,
и жарко пар в железных жилах бьётся,
и в черноту по капле масло льётся
с чудовищных лоснящихся колёс.
И через миг колёса раскачнулись
и буферов забухали щиты —
и пламенисто-плавно потянулись
в зияющий колодец темноты
вагоны удлинённые… И вскоре
забыл вокзал их звон и волшебство,
и стало вновь под сводами его
торжественно и пусто, как в соборе.
1923 г.