ЧЕРТЫ И АНЕКДОТЫ ДЛЯ БИОГРАФИИ ЛОМОНОСОВА, ВЗЯТЫЕ С ЕГО СОБСТВЕННЫХ СЛОВ ШТЕЛИНЫМ. [sup]1[/sup]
Примечание Штелина на заглавии в тетради. Эти анекдоты, по приказанию Княгини Дашковой, Президента Академии Наук, были переведены на Русский язык, и, с исключением некоторых менее важных мест, напечатаны под заглавием: Жизнь Ломоносова, при первом томе его сочинений, изданных Академиею, в 4, в 1784 году.
Ломоносов родился на острове, лежащем на Северной Двине, недалеко от Холмогор, в Куростровской волости, в 1711 г.
Когда он подрос, отец его, рыбак, брал его несколько раз с весны до поздней осени с собою на рыбную ловлю, в Колу, в Белое и даже в Северное море, до 70 градуса сев. широты, о чем он сам припоминал в последствии. Но 10 году, в зимнее время учился он читать и писать у священника своего села, который, не зная Латинского языка, выучил его только чтению церковных книг, но возбудил его любознательность рассказами про Заиконоспасский монастырь в Москве. Ломоносов выучился также и счислению, впрочем, без объяснения правил.
На 17 году, зимою, в ночь, ушел он тайно из отцовского дома, вслед за обозом с рыбою, который отправлялся в Москву. Он догнал его на другой день, в 80 верстах от своей деревни, на большой дороге. Прикащик не хотел взять его е собою ; но он просил со слезами дать ему случай взглянуть на Москву.
В Москве, где у него ни было ни души знакомых, спал он первую ночь на возу. Проснувшись на заре, он стал думать о своем положении, и с горькими слезами пал на колена, усердно моля Бога ниспослать ему помощь и защиту. В то же утро пришел господский дворецкий на рынок закупать рыбы. Он был родом с той же стороны, и разговорившись с Ломоносовым, узнал его. Он приютил его на господском двор между дворнею.
Этот дворецкий просил своего приятеля, монаха из Заиконоспасского монастыря, исходатайствовать у Архимандрита для Ломоносова позволение вступить в семинарию.
Между тем его домашние в деревни искали его по всей окружности, и не нашед, считали без вести пропавшим, пока наконец, с последним зимним путем, возвратился из Москвы тот обоз, и прикащик сказал отцу Ломоносова, что его Михайло остался в Москвь, в монастыри, и просит его об нем из сокрушаться.
В монастыре Ломоносов учился с большим прилежаньем и делал удивительные успехи. В свободное от учение время сидел он в семинарской библиотеке и не мог начитаться. В первое полугодие был он переведен из первого класса во второй, и в тот же год в третий. Кроме Латинского он выучился Греческому языку, и горел желанием изучить физику и математику; но не имел к тому случая. Так как жажда его к познаниям не могла быть вполне удовлетворена в семинарии, то он просил начальников отослать его на год в Киев для изучение философии, физики и математики. Там нашел он одни сухие бредни вместо философии, но совершенно никаких материялов для физики и математики. А потому не остался и года в этой Академии, где, за недостатком других книг, прилежно перечитывал он летописи и творение Св. отцев. Лишь только возвратился он в свою семинарию, как пришло туда из Петербургской Академии требование о присылке двенадцати семинаристов для дальнейшего усовершенствование в науках. Обрадованный этим желанным известием, он тотчас стал проситься в Академию. В 1754 г. был он послан с 5 товарищами из монастыря в Петербургскую Академию.
Там занимался он с большим старанием физикою и математикою, также и поэзиею, хотя ничего не печатал, и в особенности любил заниматься минералогиею и физическими экспериментами.
Весною 1750 г. Академия назначила послать его, вместе с его товарищем Виноградовым, в Марбург, к знаменитому философу и математику Христиану Вольфу, от которого он через три года, по его рекомендации, отправился В Фрейбург к горному советнику Генкелю, для изучения горного дела и металлургии. Через несколько времени возвратился он в Марбург, в Университет. В первое свое пребывание там, будучи студентом, он скоро выучился говорить и читать по-Немецки, для чего, впрочем, он еще в Петербурге в гимназии приобрел хорошие приготовительные познания. В особенности любил он стихотворения Гюнтера и знал их почти наизусть. По тому же размеру стал он сочинять Русские стихи. Первым его опытом в этом роде (в 1739 г.) была торжественная ода на взятие Очакова. Он послал ее к тогдашнему Президенту Академии Корфу, который отдал ее на рассмотрение Ададурову и Штелину.
Мы были очень удивлены таким, еще небывалым в Русском языке, размером стихов, и нашли, между прочим, что эта ода написана в Гюнтеровом размере, и именно в подражание его знаменитой оде: Eugen ift fort! Ihr Mufen nach etc., и даже целые строфы были из нее переведены.
Она была напечатана при Академии, поднесена Императрице Анне, роздана при Дворе, и все читали ее, удивляясь этому новому размеру. (Тогда Сумароков еще и не думал о сочинении стихов, тем менее таким размером; но все-таки в последствии, в царствование Императрицы Елисаветы, он хотел присвоить себе имя и честь пер-"ваго автора, который ввел этот размер в Русскомь стихосложении.)
Около этого времени (1740) Ломоносов тайно женился в Марбурге на дочери своего хозяина (Марбургского гражданина, ремеслом портного), у которого он жил несколько времени, и там же родилась у него первая дочь.
В продолжение своего там пребывание он содержал жену и дочь своим жалованьем, которое получал по третям из Петербургской Академии.
По его просьбе о дозволении ему усовершенствовать себя в горном деле и в металлургии, Академия позволила ему посетить рудники в Гессене и Гарце. (См. протокол Акад. канцелярии).
В Гессен познакомился он с знаменитым металлургом и горн. совет. Крамером, который там печатал свое превосходное сочинение о химии. С ним прожил он нисколько времени, прилежно занимаясь своим предметом. Везде посещал он рудокопные заводы и плавильни и провел там все лето.
Зимою возвратился он в Марбург, и прожил тут до весны 1741 года.
От ничтожных средств к содержанию, от роскошной иногда жизни и от необходимых издержек на содержание своего тайного семейства, он впал в бедность, в долги и в такое отчаянное положение, из которого не знал как освободиться. Из опасения попасть в тюрьму, он решился тайно убежать в Голландию, хотя бы даже пришлось ему дорогой просить милостыни (потому что от полученного им незадолго перед тем третного жалованья у него не осталось ни гроша); а там сесть на корабль и отправиться в свое отечество.
Начало этого предприятия исполнил он, не сказав никому ни слова в Марбург. По дороге в Дюссельдорф, в расстоянии двухдневного пути от Марбурга, зашел он на большой дорог в местечко, где хотел переночевать в гостиннице. Там нашел он Королевско-Прусского офицера, вербующего рекрут, с солдатами и с несколькими новобранцами, которые весело пировали. Наш путешественник показался им приятною находкою. Офицер вежливо пригласил его без платы поужинать и попить в их компании. Не забыли также расхвалить ему Королевско-Прусскую службу, и мало по малу уговорили молодого странника вступить в нее. Они так напоили его, что он на следующий день ничего не мог себе припомнить, что происходило с ним в продолжение ночи. Проспавшись, увидел он только, что у него на шее красный галстук, который он тотчас же снял, и в кармане несколько Прусских монет. Офицер же называл его славным молодцем, которому наверное посчастливится в Королевско-Прусской службе; солдаты называли его товарищем. «Я ваш товарищ? сказал Ломоносов, — я про то ничего не знаю; я Русский, и никогда не был вашим товарищем!» — «Что? — возразил вахмистр,—ты им не товарищ? Разве ты проспал или уж забыл, что ты вчера при нас принял Королевскою-Прусскую службу, ударил по рукам с господином поручиком, взял задаток и пил с нами здоровье твоего и нашего полка? Будь же бодрее, друг кавалерист, и не раскаивайся; тебе у нас понравится; ты красивый молодец, и верхом будешь очень хорош на параде».
И так наш бедный Ломоносов стал Королевским Прусским рейтаром, и дня через два вместе с другими рекрутами, набранными в окрестности, был отправлен в крепость Везель.
С этой минуты он твердо решился бежать при первом удобном случае. Его провожатые, казалось, заметили в нем еще дорогою это желание; и потому в крепости Везеле, с самого начала, стали присматривать за ним строже, чем за прочими рекрутами. Заметив это, он притворился очень довольным, как будто он получил величайшую охоту к военной службе. К его счастию, он не был, как большая часть рекрутов, помещен в городе на квартирах; но оставался в караульне, где должен был спать на скамейке. Так как эта караульня находилась близко от вала, и заднее окно выходило прямо на вал, то он и решился воспользоваться этим и другими удобствами к своему предположенному бегству, которое он через несколько недель смело предпринял и благополучно исполнил. Он каждый вечер заранее ложился спать на свою скамейку, так что высыпался довольно, когда его товарищи едва только засыпали, и всегда искал случая убежать. Однажды, проснувшись вскоре после полуночи, он заметил, что все прочие спали глубоким сном; он решился с величайшею осторожностию вылезти из заднего окна и взобраться на вал. Тут в темноте он пополз до вала на четвереньках, чтоб часовые, расставленные не в дальнем расстоянии один от другого, не могли его заметить, спустился в ров, переплыл чрез него без шуму, взобрался на четвереньках на вал, и опять спустился в ров и переплыл его; потом вскарабкался на контрескарп, перелез через частокол и палисадник, и с гласиса выбрался в открытое поле. И так самое трудное, под
