Биография М.В. Ломоносова из первых рук

защитою ночного мрака, было благополучно окончено : теперь его спасение зависело от достижение Прусской границы; но до нее оставалось более Немецкой мили; и вот он в мокрой солдатской шинели, повязав шею носовым платком вместо красного галстука, собрал все свои силы, чтобы до рассвета достигнуть границы. Едва совершил он четверть пути, как стало уже рассветать, и вскоре после того он с трепетом услыхал с крепости пушечный выстрел, обыкновенный сигнал о бежавшем дезертире. Этот угрожающий звук заставил его удвоить шаги, и он побежал из всех сил, оглядываясь по временам; он увидел даже, хотя в далеком еще расстоянии, кавалериста из крепости, скачущего за ним во весь опор. Но прежде нежели он мог догнать его, наш смелый беглец достиг Вестфальской границы, и возблагодарил Бога за благополучное свое спасение от Прусской власти. Даже и тут, в Вестфальской деревне, он не решился остановиться, а пошел в ближний лес, где в его густом кустарнике он снял с себя мокрое платье, чтоб высушить его, а сам между тем лег и проспал до сумерек. Вечером он с новыми силами пустился в путь, выдавая себя везде за бедного студента, и пробрался таким образом через Арнгейм в Утрехт, а оттуда в Амстердам. Здесь Импер. Русский агент Олдекоп принял его, как Русского, претерпевшего на дороги несчастие, дал ему другое платье, и отправил в Гагу к Русскому посланнику Графу Головкину. Этот вельможа снабжал его несколько дней всем нужным, дал ему денег, необходимых на дорогу, и отправил его обратно в Амстердам, где он скоро нашел случай сесть на корабль, отправлявшейся в Петербург. Еще до своего отъезда он написал жене своей, оставленной им в Марбурге, известил ее о прибытии своем в Голландию к Русскому  посланнику Графу Головкину, и просил ее не писать к нему до тех пор, пока он не известит ее о своей дальнейшей судьбе и о месте своего пребывания. Но после того он долгое время не писал ей, вероятно потому, что его обстоятельства в Петербурге, (куда прибыл он благополучно в «…» месяце 1741 г., и, после различных доказательств своих способностей и познаний, получил звание Адъюнкта при Академии), были такого рода, что он не мог еще решиться объявить в Петербурге о своем супружестве, которое никому не было там известно, выписать к себе жену и ребенка, и содержать их своим скудным жалованьем Адъюнкта в таком, дорогом месте, как Петербург.
Дорогою, когда он плыл морем в свое отечество, случилось с ним происшествие, которое глубоко тронуло его, и которого он никогда не мог забыть.
Он проснулся после странного сновидения, в котором он очень ясно видел своего отца, выброшенного кораблекрушением и лежащего мертвым на необитаемом, неизвестном острове в Белом море, не имевшем имени, но памятном ему с юности, потому что он некогда был к нему прибит бурею с отцем своим. Лишь только он приехал в Петербург, как поспешил справиться об отце своем на бирже у всех прибывших из Архангельска купцов и у Холмогорских артельщиков и наконец узнал, что отец его отправился на рыбную ловлю еще прошлою осенью, и с тех пор не возвращался, а потому и полагают, что с ним случилось несчастие. Ломоносов так был поражен этим известием, как прежде своим пророческим сном. Он дал себе слово отправиться на родину отыскать тело своего несчастного отца на острове, известном ему с юности и представившимся теперь ему во сне со всеми подробностями и признаками, и с честию предать его земле. Но так как занятия его в Петербурге не позволили ему исполнить это намерение, то он с купцами,  возвращавшимися из Петербурга на его родину, послал письмо к тамошним родным своим, поручил своему брату исполнить это предприятие на его счет, описал подробно положение острова и просил убедительно, чтоб тамошние рыбаки, отправившись на рыбную ловлю, пристали к нему, отыскали на нем тело отца его и предали его земле. Это было исполнено еще в то же лето: партия Холмогорских рыбаков пристала к этому дикому острову, отыскала мертвое тел о на описанном мест, похоронила его и взвалила большой камень на могилу. Известие о совершенном исполнении его желания, полученное им в следующую зиму, успокоило его всегдашнюю тайную печаль, причину которой он только в последствии сообщил другим.
С этого времени он стал опять весел, с новою охотою и необыкновенным прилежанием стал заниматься науками, и писал различные сочинение по части физики и химии, которые обратили на себя внимание Членов Академии, показав его гениальный взгляд на науку, и проложили ему дорогу к званию Профессора химии и металлургии.
Между тем его оставленная в Марбурге жена не получила никаких известий о его местопребывании, и в продолжение двух лет не знала, куда он девался. В том неведении и беспокойств обратилась она (1743) к Импер. Российскому Посланнику в Гаге, Графу Головкину, по первому письму своего мужа, присланному им по прибытии его в Голландию. Она убедительно просила Графа, который два года тому назад так милостиво его принял, известить ее, для успокоения ее глубокой горести, куда отправился и где теперь находится муж ее, студент Ломоносов. При том она написала к нему письмо, в котором открывала ему свою нужду и просила его помочь ей сколько возможно скорее. Граф Головкин послал это письмо с своею реляциею к Канцлеру Графу Бестужеву, и просил его доставить ему ответ. Граф Бестужев, не осведомляясь о содержании письма, ни о причин требуемого ответа, поручил Статскому Советнику Штелину передать его, кому следует, и доставить ему непременно ответ. 
Никто и не воображал, чтоб Ломоносов был женат. Но он сам, полагая, что Граф Головкин узнал все обстоятельства от его оставленной им жены, прочитал письмо и воскликнул: «Правда, правда, Боже мой! я никогда не покидал ее и никогда не покину; только мои обстоятельства препятствовали мне до сих пор писать к ней и еще менее вызвать ее к себе. Но пусть она приедет, когда хочет; я завтра же пошлю ей письмо и 100 руб. денег, которые попрошу передать ей». То и другое было отослано к Посланнику в Гагу, а он немедленно переслал все в Марбург, и в том же году жена его с ребенком и в сопровождении брата приехала через Любек в Петербург к своему обрадованному мужу, которого она нашла здоровым и веселым, в довольно хорошо устроенной Академической квартире при химической лаборатории.
Что он в 1746 г. получил звание Профессора химии и экспериментальной физики; совершенно перестроил академическую лабораторию, и устроил ее в новейшем и лучшем виде; делал много экспериментов и открытий; какие сочинения читал он в академических собраниях; какие прекрасные речи говорил он в честь Петра Великого и Императрицы Елисаветы; какие превосходные стихи писал по временам, и какие книги издавал он, как напр. Риторику, Русскую Грамматику, Руководство к горному искусству и к рудокопным заводам; какие трагедии писал он первый на Русском языке, и что издал он в свет о древней Русской Истории и проч.: все это можно подробно и обстоятельно видеть как в самих его сочинениях, изданных им в последовательном порядке, так и в протоколах Академической канцелярии и конференции.
Его таланты и сочинения приобрели ему высочайшую милость Императрицы, которая, в изъявление своего благоволения, пожаловала ему довольное поместье Каравалдай при Финском заливе; он пользовался особенною благосклонностию многих вельмож Русского Двора, как напр.  Канцлера Графа Воронцова и брата его Сенатора Графа Романа Ларионовича, Каммергера Ивана Ивановича и Генерал-Фельдцейхмейстера Графа Петра Ивановича Шувалова, Гетмана и Президента Академии Графа Разумовского и многих других именитых особ государства; приобрел уважение многих славных ученых Европы и целых обществ, как напр. Королевско-Шведской Академии Наук и знаменитой Болонской Академии, которые сделали его своим членом; наконец сама Императрица Екатерина II всемилостивейше признала его заслуги, и зная его особенные познания о внутреннем устройстве государства и о состоянии островов, лежащих далеко на север, благоволила потребовать от него письменные его сочинения об открываемых тогда островах на Камчатском и далее на Ледовитом море, и проч. Все это не анекдоты, но всем известные дела, и следовательно легко можно собрать подробнейшие о том известия.
Как справедливый анекдот, которого я сам был свидетелем, заслуживает быть упомянутым следующий: увидя в первый раз в жизни мозаическую работу, — плачущего Апостола Петра, — подаренную Папою Климентом XIII Канцлеру Графу Воронцову, пожелал он тотчас произвесть подобную работу и в России. Он рассмотрел составные его части, и в своей плавильной печи сплавил составные камни различных цветов и оттенков, составил особый цемент и удачно вылепил голову Петра Великого, — первую мозаичную работу в России. После того, совершенствуясь постепенно в своем искусстве, предпринял он наконец изумительно огромное изображение Полтавской битвы (12 Фут. в вышину и 8 в ширину), на котором лица были представлены в обыкновенный рост, назначенное для внутреннего украшения Петро-Павловского собора.
Есть много анекдотов о непримиримой ненависти ученого Ломоносова к необразованному сопернику своему в стихотворстве, Сумарокову, который при каждом случае  старался оскорблять его. Вот одних из них: Каммергер Иван Ивановичь Шувалов пригласил, однажды к себе на обед, по обыкновению, многих ученых и в том числе Ломоносова и Сумарокова. Во втором часу все гости собрались, и чтобы сесть за стол, ждали мы только прибытия Ломоносова, который, не зная, что был приглашен и Сумароков, явился только около 2 часов. Пройдя от дверей уже до половины комнаты, и заметя вдруг Сумарокова в числе гостей, он тотчас оборотился и, не говоря ни слова, пошел назад в двери, чтоб удалиться. Каммергер закричал ему: «куда, куда? Михаил Васильевич! мы сейчас сядем за стол и ждали только тебя».— «Домой,» — отвечал Ломоносов, держась уже за скобку растворенной двери. — «Зачем же? — возразил Каммергер, — ведь я просил тебя к себе обедать». — «Затем,— отвечал Ломоносов, — что я не хочу обедать с дураком». Тут он показал на Сумарокова и удалился.
Ломоносов умер на 3 день Пасхи 1765 года. За несколько дней до своей кончины сказал он Штелину: «Друг, я вижу, что я должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть; жалею