В лесах российских затерялась деревенька,
На картах не найдёшь, звалась она – Торчки.
Сидели бабушки в платочках на скамейках,
И на завалинках курили старички.
Подсолнухи из-за плетней выглядывали гордо,
Лениво гавкали собаки во дворах,
Весной коты в кустах вовсю терзали горло,
И звонко заливались соловьи в садах.
Сама деревня потихоньку умирала,
Во всём заметен разрушения процесс,
И только лампочки, мерцая вполнакала,
Напоминали про технический прогресс.
Уехали давно, кто возрастом моложе,
Чтоб в городской среде обосновать свой быт.
Сюда наведывались редко – бездорожье,
И если есть асфальт, то вдребезги разбит.
Лишь в самом крайнем доме, у глухой Прасковьи,
Был сын лет тридцати по имени Васёк.
Физически силён, в порядке со здоровьем,
Но что-то в голове пошло наискосок.
Диагноз был один: негоден к обученью,
Занятия Ваську придумывала мать.
Лопатой паренёк работал с увлеченьем,
Но надо указать, когда и где копать.
Ещё… его отец, по имени Ерошка,
На речке научил таскать лещей с глубин.
Хоть что-то в рацион, не будешь сыт картошкой…
Когда-нибудь Васёк останется один.
Так шёл за годом год, казалось бы – рутина,
Её не разогнать, наверное, ничем.
Но раз, благодаря Прасковьиному сыну,
В деревне началась эпоха перемен.
*
То лето для Прасковьи выдалось проблемным:
Ерошка впал в запой, наверно, от тоски,
Васёк картинками девиц обляпал стены
И с любопытством щупал Зорьку за соски.
Ночами слышала – кровинушке не спится,
Вздыхая, распугал в избе всех пауков.
«Созрел сынок, но где найти ему девицу?
Пусть парень глуп, но в остальном совсем здоров…
Ерошке… ничего давно уже не надо,
Опять вчера с соседом пили самогон…»
Прасковья поднялась, затеплила лампаду,
Молитву прочитав, отвесила поклон.
И что же? Василёк принёс с рыбалки нечто.
«Поймал себе жену» – он сам так заявил.
Когда он положил то нечто на крылечко,
Прасковья на ступеньку рухнула без сил.
Что это было? Нежно-голубого цвета,
Глаза закрыты веками… и нет волос,
Не разберёшь, во что и как оно одето,
И живо ли сейчас? Такой возник вопрос.
А Василёк доволен, гладит, словно кошку,
Царапины на щечке лижет языком.
- Ну, что ж, сынок, пусть поживёт у нас немножко,
Как дальше поступить, придумаем потом.
Диковинный трофей любимого сыночка
Зашевелился, широко открыв глаза:
Две тёмно-синих сливы в мелких жёлтых точках,
Блестела в уголках хрустальная слеза.
- Ну, слава Господу, кажись она живая,
А точно – баба, вон, вздымается как грудь!
Весь срам наружу, тьфу… И что за ткань такая?
Её бы надобно одеть во что-нибудь.
Вноси в избу свою находку, недотёпа,
Да не пристукни о косяк. «Жена, жена…»
Клади её в кровать и за дровами топай,
Печь надо затопить. «Жена» твоя больна.
Ерошка! Заруби пеструшку, что клохтала,
Сварю бульон. Сынок, ещё воды неси.
Смородины нарви, висит в кустах немало…
Начнём лечить «жену». Ну, Господи, спаси!
Но лишь на третий день болящей стало легче,
Разглядывая дом, она приподнялась,
Открыла рот и просвистела птичкой певчей,
Расслышала Прасковья:
- Вирь лю-лю лю-лясь!
- Вернулась, лапочка! И кто же ты такая?
Русалки в чешуе, а снизу рыбий хвост,
На голове у них растительность густая,
А ты с ногами… совершенно без волос…
И как тебя мне звать?
- Тюр-лю – ответ девицы.
- Тюрлю? Ну, пусть Тюрлю. Васёк тебя нашёл,
Не верю до сих пор в такую небылицу!..
Он добрый у меня, вам будет хорошо!
Так в доме на краю, где Ерофей с Прасковьей
Прожили долго без особенных проблем,
Девица завелась.
«Страдает малокровьем!»
Её синюшный вид так объяснялся всем.
*
Недели через две Тюрлю была здорова,
Уход хороший и бульон тому помог.
Прасковья из сатина сшила ей обновы,
А лысину укрыл от глаз цветной платок.
Под солнышком слегка порозовела кожа,
Сиреневый отлив она приобрела.
Пускай, на остальных девица не похожа,
Зато характером добра, скромна, мила.
Влюблённый Василёк ходил за нею тенью,
И видно, что робел, зазря боялась мать:
Держал себя в узде сынишка, к удивленью,
Наедине спокойно можно оставлять.
Беда была одна – по-русски не умела
Девица говорить, лишь зря кривила рот,
В беззубой полости скрипело и свистело,
И это сильно забавляло весь народ.
Но ближе к октябрю утихли разговоры,
Обвыклись к незнакомке, видимо, Торчки,
И даже кожи цвет не вызывал укора:
Она скромна, а остальное пустяки.
Тюрлю и Василёк бродили по округе,
Рука в руке. Дивились все, кто их встречал:
Они как будто обрели себя друг в друге,
И то, что парень глуп, никто не замечал.
Он что-то говорил, она свистела звонко,
И то и дело раздавался общий смех.
«Спасибо небесам, пристроила ребёнка!» –
Шептала мать, крестясь, и взгляд бросая вверх.
Но раз в ночи она проснулась, вся в смятенье,
Мерцал в окне огонь, был слышен резкий треск.
Тюрлю открыла дверь и выскользнула в сени…
«А если то за ней приехали с небес?»
*
В то утро Ерофей проснулся как обычно –
С большого бодуна: «Приснился всякий бред…»
С трудом открыл глаза, Прасковью кликнул зычно,
Девичий звонкий смех:
- Такой сейчас здесь нет!
- Хозяин в доме Я! Хозяину перечить?..
На лавке он присел и осмотрел свой дом,
И в тот же миг мужик лишился дара речи –
Параша волосы чесала за столом.
Спадали вниз волной каштановые пряди,
За них и полюбил… но много лет назад.
- Покрасилась, жена? Кого же это ради?
Смотрю, и на плечах надет другой наряд…
Неси рассол!..
- Прости, мне муж такой не нужен!
Откинула с лица волос блестящих прядь.
И юной девы лик открылся перед мужем,
Как сорок лет назад. Вернулось время вспять?
А может это сон? Погладил пальцем шею:
Под дряблой кожей нервно дёргался кадык.
- Жена, случилось что? Никак не разумею…
Я что – сошёл с ума? Как говорят – кирдык…
А, понял, то сосед добавил мухоморов
В свой мудрый агрегат, и ты не ты, а глюк!
Неси сюда рассол, скорей, без разговоров,
А то схлопочешь по спине ремнём из брюк…
- Ха-ха! Ремнём сказал? Там у тебя бечёвка,
Давно не носишь брюк, а это так… порты.
Ремень чтоб застегнуть, нужна на то сноровка,
Которую, дружок, давно утратил ты.
Вон, пальцы как дрожат. Тебя ли мне бояться?
- Сынок, неси рассол… опять гулять ушёл?
- Сын далеко сейчас, туда не докричаться,
Он новую судьбу и родину нашёл.
Тебе же Василёк не очень нужен. Вспомни,
Как долго попрекал, что сын не от тебя,
Искал в его лице цыган проезжих корни,
А я терпела всё, тебя, осла, любя.
Ведь звали за собой, но слишком я земная.
Ох, не напрасно ли свой упустила шанс?
Я с корабля сошла, тебя предпочитая,
Но перед этим провели со мной… «сеанс».
Пришельцы эти старость лечат, как простуду,
Такой имеется в тарелке аппарат.
Сказали, что сюда наведываться будут
И двадцать человек ещё омолодят.
*
В Торчках с тех пор борьба за трезвый образ жизни,
Ерошка первым стал, за ним пошёл народ.
Желает каждый доказать, что он… не лишний,
И все с большой надеждой смотрят в неба свод.
08.02.14.
|
Ага, почти неделя фундаментального труда 
фундаментальный труд !