Горячей стопой
оставляя следы
во льду,
бредёт рыжая тень,
как в бреду.
В облаке рыжего света,
как сестра кометы,
прокладывает путь,
словно ртуть,
не подвластная твёрдости мира,
стихия.
Где-то
подруга-лира
звучит не смолкая,
облегчая судьбу,
сопровождая поэта в мире-гробу,
умирая — не умирая...
Цепочка следов
превращается в тропу,
а потом и в автобан,
где не только идут,
но и едут с комфортом в автомобилях,
из множества стран,
проглатывая мили,
или,
обсиживая диван,
в сети формируют
нескончаемый караван
тугих кошельков,
устремляясь...
к счастью, наверно,
за 200 долларов или евро,
а на обочинах
лавки
предприимчивых торгашей,
обменивающих пустоту и падаль
на лень
и на вшей,
а рядом храмы,
где коверкают смыслы
злобой,
а ещё небоскрёбы
с командой хищной
натренированной
белорубашечной реконкисты,
сжигающей
в виртуальных кошмарах
остатки забытых
благодатных пожаров.
И уже лица
падают как осколки
никем не виданных галерей,
ложатся поверх следов
перегноем,
чтобы встали на них
как на основе
мегаполисы
слепо-бетонных
люминесцирующих миражей.
И уже
многомиллионный антропос
принайтовленных душ
устремляет
взор алчный в космос,
где
среди звёздных луж
выискивает
вожделенную рану,
чтобы языком хищным,
багряным
каплю крови
упырно слизнуть.
Но...
Облаку рыжему не свернуть,
не уснуть,
путник не обернётся,
устремляя в будущее посев.
Для отставших — подвал-прошлое
средь мокриц и мышей...
Лира,
а может — колокол,
теребит,
теребит бытие.
Стонет и плачет
душа прикованная,
и всё ж таки рвёт вервие...
|
