Там можно правде посмотреть в лицо.
Поэт меж Богом и людьми – посредник.
И как ни жаль, но всё в конце концов,
однажды вдруг становится последним:
последний дождь, последний снегопад,
последнее прощанье и прощенье,
последний день – восход, закат …
– Что радует?
– Последний раз по шее.
Есть мир остановившихся часов.
Я говорю это без всяких штучек.
Там забывается текущее число,
конечно если это не получка.
Что ж так болит? Чего так очень жаль?
Куда несут по морю жизни волны?
Но мысль одна, что мир тебя не ждал
приходит, как слеза невольно.
Только и слышишь: «Родина нам мать»
и лозунг тот всегда перед глазами.
Но если фразу часто повторять
она немеет, блекнет, исчезает …
Есть мир остановившихся часов,
возникший вдруг в одной из комнат
молчанием её углов,
безмолвием, застывшим в окнах,
молчанием забытых напрочь книг
и облаков молчанием священным,
где лист осенний, как беззвучный крик,
летит и просит у тебя прощенья …
Что этот лист исчезнувший вдали,
исполненный смертельного восторга?
Дождь в луже грустно создаёт нули,
а те (сливаясь) создают – восьмёрки.
Модель для бесконечности миров,
склоняясь, представляет дождь небритый,
а мир остановившихся часов
он чаще там, где хлам и пирамиды.
Лежат вокруг руины октября.
Лист отлетел и рощи отмолились.
Вселенная возникла из нуля,
что подтверждается зачатием Марии.
Жизнь коротка она или длинна
тут главное не вымазаться в саже.
К допросу приступает тишина
и уж она твою вину докажет.
Уходит всё – гудят колокола.
Так было и так есть, так будет …
Нам важно то, как отражают зеркала,
не важно то, как отражают люди.
Когда ты в свои мысли погружён
клянёшь судьбу, как вечный понедельник,
вдруг на столе взорвётся телефон
некормленым младенцем в колыбели.
Выходит, время не прибить к столбу –
напоминает о себе подспудно:
так тикает, как будто бьёт по лбу
тебя щелчком последняя секунда.
Была она, была она и нет …
Лишь дождь идёт и стёкла тихо плачут …
Твоей мечты, потрёпанный корвет
плывёт по миру и теряет мачты.
А помнишь: жадно он ловил пассат
и уходил вбирая ветра тонны:
полнели алые, тугие паруса,
прекрасные, как на сносях мадонны.
Встречался шквал, а то полнейший штиль:
тайфуны, рифы, мели, мили, дали …
Нос корабля пронзал, как острый штык,
но волны умирая – воскресали.
Да … Потрепал тебя изрядно жизни шторм …
Клянусь последним парусом корвета:
на заданный вопрос: «За что?»
ты не получишь внятного ответа
ни от мыслителей, тем более чинов,
которые живут не зная горя
в миру остановившихся часов
и отдыхают каждый год у моря.
А ты, как прежде, в облаках паришь
и водкой успокаиваешь нервы,
если тебе привидится Париж
ты пролетишь над ним будто фанера.
Что, отлучённый от привычных слов,
застыл? Тебе не холодно, не жарко …
Есть мир остановившихся часов.
Кроме себя там никого не жалко.
Судьбу не вычертишь при помощи лекал.
Мы начинали обретать свободу
взирая на костёр и облака,
и вечно исчезающую воду.
Она течёт, течёт, как всё вокруг,
меняется от «голубой» до «красной»
и умывает сотни грязных рук
Пилатов – тщательно, заботливо и с лаской.
Она течёт им на руки – ну, что ж:
она течёт всё так же, как когда-то …
Мы не причём, мы просто держим ковш,
мы просто ассистируем Пилатам. |
