Я ухожу всё дальше от оврага,
скрыв под плащом опасную находку,
но жажда нестерпимей с каждым шагом,
палящим зноем обжигает глотку.
И в жилах кровь, как перед казнью, стынет
от миражей, в плену которых меркнут
все ужасы египетской пустыни...
Там, высоко в горах, гнездится беркут.
Языческие боги смотрят тупо
на мёртвых сфинксов, занесённых пылью.
Где вороны слетаются на трупы,
разрежет воздух свист орлиных крыльев.
Вот и родник. Звенит струя тугая
в холодном свете лунного сиянья.
Уж амфора полна, за ней другая
в себя вбирает лёгкое журчанье.
Какая-то неведомая птица
шуршит в ветвях кустарника ночного.
А если дикий зверь пришёл напиться,
внебрачный сын тоскующей волчицы,
из своего прибежища лесного?..
Припав к воде, хочу вкусить забвенье,
но память не подвластна угасанью
и будто бы назад летят мгновенья,
всё возвращая на круги своя...
И вот уж сверху донизу разорван
в еврейском храме занавес священный.
Арену предстоящих страшных оргий,
всю сотрясает звон даров бесценных.
Ликует чернь, повинная в злодействе,
в предсмертных муках жертвы эпохальной,
но горек хлеб закваски фарисейской,
и кровоточит агнец их пасхальный.
Ершалаим, ты вытянул свой жребий
в тот день, когда твой Царь был коронован
венцом терновым, а людским отребьем
Он был распят, исхлёстан и оплёван.
Се, Человек...
|
