После войны

Весну Победы помню хорошо:
Плясала, пела Храмовая площадь.
А я вот до Берлина не дошел,
Победу встретил в госпитале, в Польше.

Ну что тут скажешь? – нрав войны суров,
Не всем дано в последний бой со стягом.
Не довелось черкнуть мне пару слов
На стенах обгоревшего Рейхстага.

Но я сумел гордыню обуздать,
И от обиды не сводило скулы.
Хотя хотелось очень передать
Привет врагу от непокорной Тулы.

Не задалось, не по моей вине,
Задать фашистам напоследок перца.
Я тридцать лет на память о войне
Носил осколок мины возле сердца.

Я помню всё: и улицы, и лица,
И чаянья, и помыслы, и сны.
Когда б я побывал за той границей,
Не хлынь туда девятый вал войны.

Но даже сквозь языковой барьер
Я чувствовал отраву лицемерья,
Заискивающие: «Пан офицер!»
Рассматривал сквозь лупу недоверья.

Мне белозубо улыбались польки:
«Пан офицер!», а не Иван с печи.
Они немецкий выучили только –
Теперь вот русский заново учи.

Угодливой, покорной, домовитой
Обратно Польше приходилось быть.
Забыть о славе Речи Посполитой
И новому хозяину служить.

Народ – гостеприимней быть не может,
Но нужно помнить, где ты ешь и пьешь.
Накормят, и напоют, спать уложат,
А доведется – продадут за грош.

Меня войны кружила кутерьма,
Но на постой случалось становиться
В их деревнях: кирпичные дома,
И крыши все: железо, черепица.

Им не в пример был быт налажен дома,
Хотя богата русская земля,
Избенки-хаты, крыши из соломы,
Сараи, гумна сплошь из горбыля.

Крестьянин наш, не зная сна-покоя,
Пахал, как вол, но множил лишь долги.
У многих сокровенною мечтою
К женитьбе было справить сапоги.

И как вожди у Маркса не спросили,
Ну почему так вышло, … вашу мать!
Мне так обидно стало за Россию,
Что слов таких не знаю, чтоб сказать.

Но верил я, что заживем мы скоро,
И наши люди бытом обрастут.
Я помню всё: расстрелы мародеров,
И краткий над насильниками суд.

Вот по доносу своего иуды
Мой друг Семен попал под трибунал
И дал ответ за старые причуды:
Он ни румын, ни венгров в плен не брал.

Он в штыковую шел, крича: «Ура!»,
Унять в себе ни в силах жажду мести,
Ведь у него с ума сошла сестра,
Лишенная вот этим сбродом чести.

Но кто душевных всех сочтет калек,
Разбросанных по всей земле фашизмом.
Напившись крови до отрыжки, век
Уже блевал с трибун либерализмом.

Так после окончания войны,
Когда надежда обрела реальность.
Семён Круглов у польской стал стены,
По-детски как-то солнцу улыбаясь.

В своих грехах не каялся Семён,
Хотя впряглись за Сеню командиры:
Торчали нитки сорванных погон
И бывших орденов зияли дыры.

В садах и парках пели соловьи,
Мы «пастой ГОИ» чистили медали;
Стреляли по Семёну не свои,
Не из полка, но все равно стреляли.

Дождался в Польше свой геройский полк,
Мы по Семену справили поминки:
Я матушке купил цветной платок
И сестрам трём по газовой косынке.

В солдатах вновь проснулись мужики,
По станциям, перронам, перегонам.
Текли трофеи: сумки, вещмешки,
И маршалов прославленных вагоны.

Я жив, с руками, на своих ногах,
Моих друзей домой вернулось мало.
И вдруг от слез туман поплыл в глазах,
И в горле ком – как постарела мама.

…А постарела мам неспроста,
Она со мной делила все утраты,
Помимо материнского креста
Мне помогала крест нести солдата:

Молила Бога, верила, ждала –
Великая в её молитве сила,
Она со мною в наступленье шла,
Из окруженье к нашим выходила.

Не мудрствуя лукаво, без затей,
Замешкавшись, не зная, что ответить,
Я низко в пояс поклонился ей,
А вместе с ней всем матерям на свете …

И все ж была-то радостей пора,
Застолья собирались повсеместно,
Ко мне прильнула младшая сестра,
Но не подросток, а уже невеста.

То там, то здесь – солдат пришел с войны:
Рубилась птица, резалась скотина.
Сооружались скорые столы
Под них шли в ход сараев воротины.

Такая радость – как счастливый сон,
Вернулись мужики, отвоевали!
Рекою тек свекольный самогон:
И плакали, и пели, и плясали.

Ведь главное, что позади война,
Остались в прошлом тяжкие годины.
Из пепла возрождалась вновь страна
И наливалась силой исполина.

Нас жизнь всех по местам распределит,
И каждому свой угол даст под солнцем:
Один карьерой до небес взлетит,
Другой же, не найдя себя, сопьется.

Во все края нас разнесет страны,
Смешаются герои и калеки,
И будет те, кто и придя с войны
В ней заплутал больной душой навеки.

Для власти, повидавший всё солдат,
Не так покорен будет и не согласен.
Дух братства фронтового не простят –
Он станет неуместен и опасен.

Нас раздробят по весям, разлучат,
Всех павших спишут по цене пехоты.
Из нас же создадут «заградотряд»,
Укомплектуют вновь «штрафные роты».

За пятилетку каждый день, как в бой,
И, спать ложась, готовься снова к бою.
Вновь будет фронт, но только – трудовой,
Приказ: «Даешь!», по трупам, потом, кровью.

А как иначе? Нужно поднимать
Страну из пепла, разгребать руины.
И «братьям» заграницей помогать:
Полякам, чехам, венграм и румынам.

Зажил я мирной жизнью: дом, семья,
Был на курорте, пил вино из рога,
И выбился в начальство даже я,
Но в небольшое, да и ненадолго.

И это был предвиденный итог,
Я не умел в доверие втереться,
С трибун идейно людям лгать не мог,
Мешал осколок мины возле сердца.

Неспешно, тихо жизнь прошла моя,
Меня внучком порадовала дочка.
А в пятьдесят четыре умер я,
Перед рассветом соловьиной ночью.

А мне казалось, – сладким сном уснул,
Да крепко так, что не поднять из пушки.
В окошке ветер занавески гнул,
В пруду беспечно квакали лягушки.

Сквозь смерть я слышал жизни суету,
Лягушкам вторил коростель из дола,
И бесполезно таяла во рту
Последняя таблетка валидола.

…Уже рассвет росой облил кусты,
В садах на зорьке расставались пары,
Шуршали на моем столе листы
Прогоркших мыслей в виде мемуаров.

Поверх нестройных, неуклюжих строк,
Черкал я, слово с болью подбирая,
И внук мне в этом помогал, как мог,
Рисунками мой опус украшая.

А я его за это не бранил:
Вязь строк корявых детям видеть скучно,
И тот, слюнявя карандаш творил,
Рисуя танки, самолеты, пушки.

Он знал, что быть иначе не могло, –
Героям русским ничего не страшно:
Добро всегда наказывало зло,
Во всех сраженьях побеждали «наши».

Он, от усердья хмуря детский лоб,
Изображал снаряды, бомбы, мины,
А после мне рассказывал взахлёб
Сюжет его затейливой картины.

О нет, по мне он не был мал и глуп,
В нем что-то оживало, говорило,
И я, целую белокурый чуб,
Лишь подтверждал: «Всё так оно и было».

Он от моих похвал в восторге был,
И сочинял сценарий новый боя,
В котором и меня изобразил,
Но почему-то с маршальской звездою.

Дай Бог тебе, наивное дитя,
По книгам лишь узнать о битвах много.
Воочию не видеть, как шипя,
В телах осколки остывают долго.

Как в щепки разлетается блиндаж,
Свои своим порой стреляют в спины,
Как плоть живую превращает в фарш,
Упавшая в окоп шальная мина…

А май людей на площади вновь звал:
Парады, марши, званые обеды.
Как глупо я со смертью подгадал –
Испортил людям праздник – День Победы…

02.01. 17 г.
02.01. 17 г.