Холодным летом было дело…
Был шторм, и шаток был причал.
На досках старых я сидела,
а Он мне с берега кричал,
чтоб я, противная, вернулась,
а то в пучину унесёт;
а то раз-два – и бултыхнулась –
и Он меня уж не спасёт…
Шальные волны набегали
девятым валом на меня.
И над прибоем танцевали
дурные чайки, гомоня.
Слипались мокрые ресницы,
промокла девичья спина,
вспотели длани и десницы,
а я была огорчена…
Кумир мой трусом оказался –
ступить боялся на причал.
Он лёгкой бури испугался
и только бегал и кричал.
В конце концов мне надоело
на неустойчивых мостках
сидеть под грома децибелы
и я преодолела страх.
Пришла на берег в мокрой блузке,
прилипшей к телу моему,
к спине моей изящно-узкой…
А он мне: – Дай-ка обниму!
Всегда любил бесстрашных женщин,
плюющих в буйную волну,
и не любил интеллигентщин,
боящихся пойти ко дну.
Пока ты шторма не боялась,
я сочинял тебе стишок.
Четыре строчки. Порошок.
Он не запомнился. Вот жалость…
...Не искушён был в воздержанье
трусливый этот графоман
и полон самообожанья
поклонник доблестных путан.
Кричали чайки над прибоем,
просохла, наконец, спина.
– Прощай, – сказала я плейбою
и в никуда ушла.
Одна. |
