Моё второе «я» не всем известно, темно и скрытно, противоречиво,
с самим собой опционально честно, упадочно, припадочно, лениво.
Сапожно матерится, бескультурно (ну, все мы люди, все мы человеки),
как в зеркале кривом карикатурно. Но, кто безгрешен в двадцать первом веке?
У первого в шкафу полно скелетов: фамильный склеп грехов неискуплённых.
Второе – зав. хранилищем секретов полынно - горьких и от слёз солёных.
Ему плевать, что «мужики не плачут». Ему до фени догмы и законы.
Я человек, живой… И это значит, что не к лицу мне постный лик иконы.
Стальные нервы, маска истукана, сплошное воплощение покоя.
Второе знает то, как ноют раны. И, значит, оно более живое.
Обычно. И с другими так бывало: рвались от силы натяженья нервы.
Но, тянут друг на друга одеяло, решить не в силах, кто по праву первый.
Больной и врач… Святой и прокажённый… Монах и сноб… Бессребреник и мытарь…
Но с возрастом борьба всё напряжённей, всё выше градус давнего конфликта.
А может к чёрту всё и будь, что будет? Довольно доверять себя бумаге.
Анафеме предав, осудят люди. А что терять-то? Где гербы? Где флаги?
Где имя, родовая честь и статус? Безродный пёс, почти изгой… И всё же
сжигает до углей конфликта градус двух «я», живущих под одною кожей.
Сошёл с ума? Вполне: такие страсти… Почти что покаянье, в самом деле.
Но до сих пор не знаю, кто при власти в резцу теченья лет подвластном теле.
Не клевещу сам на себя. Бывает, возможным станет то, что невозможно.
Внезапно кто-то вдруг себя узнает в конфликте «я» блаженного с безбожным.
Коснётся щёк стыда густая краска, рванёт на выход, к свету «я» второе…
Но первое опять наденет маску, что боль, и блажь, и грех второго скроет.
Больному лекарь огласит диагноз. Сапожный мат забьёт монах молитвой,
спасенья ради понижая градус в изношенном реакторе конфликта.
Стальные нервы, маска истукана, сплошное воплощение покоя…
Но у второго чаще ноют раны. И, значит, оно более живое…
|
Вы - настоящее открытие для меня!
Как в прозе - Леонид Романов.