Баллада
в двух частях
предположительно
об Оливере Кромвеле*
Часть I
Эй, люди, все скорей ко мне!
И будьте здесь как дома.
Сейчас начну
Я быль одну,
Что вряд ли вам знакома.
О жутком монстре мой рассказ,
У нас такие редки –
В счёт не идёт
Ни дикий кот,
Ни львы, ни тигры в клетке.
Вот вы уже раскрыли рты,
Забыв в одно мгновенье
И балаган,
И пляс цыган,
И все увеселенья.
Итак, имел чувырло он**
Большое, словно блюдо,
И крупный нос,
Что, как утес,
На треть торчал оттуда.
Два окуляра с двух сторон,
Что очень мало схожи
Промеж собой,
И над губой
Усищи, словно вожжи.
А на челе его росли
Невиданные кущи –
Я, ей же ей,
Не знал бровей
Развесистей и гуще!
Но черепушки не имел
(Глаза мне врать не станут!),
И мозг его
Скорей всего
Лишь кожей был обтянут.
Взамен ушей вдоль головы
Две кожаных полоски,
А может быть,
Чтобы не мыть,
Он прятал их в причёске.
Немного ниже пролегла
От уха и до уха
Стальная пасть,
Чтоб лопать всласть,
Отращивая брюхо.
На подбородке жёсткий пук,
Шершавей, чем дерюга, –
Как у козла,
С кем вёл дела
И признавал за друга.
Имея зубы-жернова
И, словно пропасть, глотку,
Он так жевал
Любой металл,
Как ты жуёшь шарлотку.
К тому же был огромный хвост
У монстра в арсенале,
И по хвосту
Все за версту
Бродягу узнавали.
Часть II
Был ведьмой этот зверь зачат
От некоего беса
(Что, говорят,
Был жуткий фат,
Кутила и повеса).
Когда явился он на свет,
Визжали исступлённо
Все свиньи, враз
Войдя в экстаз,
И каркали вороны.
Он был рождён под шум дождя
И ветра завыванье,
Под хохот сов,
Рычанье псов***
И жеребячье ржанье.
Наружу выбравшись едва,
Он отрыгнул (по слуху)
И вдруг схватил
Что было сил
За горло повитуху.
Скакнул к стене и по гвоздям,
Карабкаясь всё выше
По шляпкам их,
В единый миг
Долез до самой крыши.
Все, кто там был, раскрыли рты,
На эти шутки глядя,
Меж тем, как тот
Сквозь дымоход
Исчез в дыму и смраде.
И вот наш край подобен стал
Безжизненной пустыне,
Поскольку страх
В людских сердцах
Тот монстр рождал отныне.
Но раз старуху встретил он,
Что белой ведьмой звали,
И та смогла
Исчадье зла
Укрыть в своём подвале.
Она кропила стервеца
То серой, то селитрой,
А когти лап,
Как эскулап,
Поудаляла бритвой.
И в результате этих мер
Он стал смирней бульдога
И на спине
Её вполне
Мог покатать немного.
Для удовольствия толпы
Та ведьма на досуге
Его не раз
Всем напоказ
Водила по округе.
А ныне в Лондон прибыл он
В особенном вольере,
Где на Флит-стрит
Его узрит
Любой нетвердый в вере.
Так пусть парламент и король****
Живут, как прежде, в мире,
И пусть придёт
Войне исход,
Как и моей сатире.
_____________________
*К этой юмористической балладе Батлер добавил подзаголовок «Привилегированный сводник», но потом зачеркнул его, по каковой причине он здесь не вставлен.
**Судя по медалям и оригинальным портретам, которые остались от Оливера Кромвеля, скорей всего, можно предположить, если не положительно утверждать, что этот забавный портрет скопирован с него. Округлость лица, странность носа и заметная крупность бровей - вот те особенности, которые в точности ему соответствуют.
***Эта причудливая игра словами, когда автор подбирает их исключительно ради рифмы, нередко в ущерб смыслу, является новым видом поэтической вольности; забавно наблюдать, что здесь он буквально прибегает к тому самому приему, в котором прежде шутливо обвинял других поэтов:
Когда рифмуешь строчки смело,
Одна из них всегда для дела,
Другая – просто для рифмовки,
И в этом суть твоей уловки.
(Из поэмы С. Батлера "Гудибрас")
****Из этого следует, что данная баллада была написана до убийства короля и что это самое раннее из доныне опубликованных произведений Батлера (примечание д-ра Джонсона).
A BALLAD,
IN TWO PARTS, CONJECTURED TO BE ON
OLIVER CROMWELL
Part I
DRAW near, good people all, draw near,
And hearken to my ditty;
A stranger thing
Than this I sing
Came never to this city.
Had you but seen this monster,
You would not give a farthing
For the lions in the grate,
Nor the mountain-cat,
Nor the bears in Paris-garden.
You would defy the pageants
Are borne before the mayor;
The strangest shape
You e’er did gape
Upon at Bart’lmy fair!
His face is round and decent,
As is your dish or platter,
On which there grows
A thing like a nose,
But, indeed, it is no such matter.
On both sides of th’ aforesaid
Are eyes, but they ’re not matches,
On which there are
To be seen two fair
And large well-grown mustaches.
Now this with admiration
Does all beholders strike,
That a beard should grow
Upon a thing’s brow,
Did ye ever see the like ?
He has no skull, ’tis well known
To thousands of beholders ;
Nothing but a skin
Does keep his brains in
From running about his shoulders.
On both sides of his noddle
Are straps o’ the very same leather;
Ears are imply’d,
But they ’re mere hide,
Or morsels of tripe, choose ye whether.
Between these two extendeth
A slit from ear to ear
That every hour
Gapes to devour
The sowce that grows so near.
Beneath, a tuft of bristles,
As rough as a frize-jerkin ;
If it had been a beard,
’Twould have serv’d a herd
Of goats, that are of his near kin.
Within, a set of grinders
Most sharp and keen, corroding
Your iron and brass
As easy as
That you would do a pudding.
But the strangest thing of all is,
Upon his rump there groweth
A great long tail,
That useth to trail
Upon the ground as he goeth.
Part II
This monster was begotten
Upon one of the witches,
B’ an imp that came to her,
Like a man, to woo her,
With black doublet and breeches.
When he was whelp’d, for certain,
In divers several countries
The hogs and swine
Did grunt and whine,
And the ravens croak’d upon trees.
The winds did blow, the thunder
And lightning loud did rumble ;
The dogs did howl,
The hollow tree in th’ owl —
’Tis a good horse that ne’er stumbled.
As soon as he was brought forth,
At the midwife’s throat he flew,
And threw the pap
Down in her lap ;
They say ’tis very true.
And up the walls he clamber’d,
With nails most sharp and keen,
The prints whereof,
I’ th’ boards and roof,
Are yet for to be seen.
And out o’ th’ top o’ th’ chimney
He vanish’d, seen of none;
For they did wink,
Yet by the stink
Knew which way he was gone.
The country round about there
Became like to a wilder-
ness ; for the sight
Of him did fright
Away men, women, and children.
Long did he there continue,
And all those parts much harmed,
Till a wise-woman, which
Some call a white witch,
Him into a hog-sty charmed.
There, when she had him shut fast,
With brimstone and with nitre
She sing’d the claws
Of his left paws,
With tip of his tail, and his right ear.
And with her charme and ointments
She made him tame as a spaniel;
For she us’d to ride
On his back astride,
Nor did he do her any ill.
But, to the admiration
Of all both far and near,
He hath been shown
In every town,
And eke in every shire.
And now, at length, he ‘s brought
Unto fair London city,
Where in Fleet-street
All those may see’t
That will not believe my ditty.;
God save the King and Parliament,
And eke the Prince’s highness,
And quickly send
The wars an end,
As here my song has — Finis.
|
