Новый снег лёг на древнюю землю, под сбитые лапы,
метя путь мой цепочкой расплывчатых талых следов.
Одержимым желанием жить не пристало быть слабым
вплоть до встречи с земным или с высшим, небесным, судом.
В листьях прелых томится грибной устоявшийся запах,
втёртый в хвойный смолистый и вязкий густой аромат…
Тонет в сумерках, снегом несмело измазанных, затхлых,
уходящий в Леса Бесконечной Охоты закат.
И попасть туда можно легко: стоит только задёшево
душу богу лесному отдать, щеря клык егерям,
вслед за выдохом сизым и ткнуться в морозное крошево,
расписавшись кроваво на белом листе декабря…
Из Реки Обстоятельств я вдоволь напился свободы.
До икоты… до полусознания… до тошноты…
В хвост судьбы вплетены облетевшие листьями годы,
научившие быть с Одиночеством личным на «ты».
Жизнь хитра и коварна, непросто учуять капканы.
Если где-то их нет – значит, взведены смертью курки.
На душе и на шкуре в рубцы обращённые раны –
клейма суки – судьбы, унесённые мной под флажки.
Мне почти удалось дотянуться до волчьего рая.
Одуревший от зова волчицы в вечерней заре,
я не слышал взбесившейся своры осипшего лая
и не чуял табачного смрада убийц – егерей.
Пуля впилась свинцовой пиявкой в мохнатую тушу,
пригубив волчьей крови в традиции на посошок,
вырывая из тела капкана звериную душу
под охоты финал объявивший латунный рожок…
Сон был долог, как вечность… саднящ, как заноза – иголка…
Был будильника звоном разбит, как витраж, на куски…
Но осталось проклятьем наследие старого волка:
клейма суки – судьбы, унесённые мной под флажки.
А я пока не готов жизнь и душу отдать задёшево…
Но, коль выйдет, по – волчьи ощерюсь в лицо «егерям»,
чтоб за выдохом сизым уткнуться в морозное крошево,
расписавшись кроваво на белом листе декабря…
|
