Вячеслав Левыкин
ИЗ ЦИКЛА "СОЗРЕВАНИЕ"
Этюд 2
В начале лета день ещё сердечен,
Ещё летают бабочки во сне,
А рощу наполняет дух скворечен,
И трели застревают в вышине.
Нам этот дар, как радость узнаванья.
Как боль и трепет или свет у глаз,
Но лишний раз опять напоминанье,
Что всё потом останется без нас.
Пока же шум и в листьях шорох крыльев,
Мерцанье ветра, пятна на траве,
Султанчики и щавели кобыльи,
И чепухи хватает в голове
О всяком зле: о дочери соседской,
Её фигуре, озорных глазах,
Что под её футболочкою тесной
Девичью грудь и кожу видно в швах.
«Да разве зло?» - она мне говорила
И прутиком стегала по руке,
Как будто в лес к поляне уводила
Или купалась голышом в реке.
«Смотри, смотри, вот родинка, вот плечи,
А вот коса, которой удавлюсь…»
И я стоял, как вкопанный, без речи
И понимал, что не напрасно злюсь.
На дерево взбирался, прыгал в воду,
К другому берегу настырно уплывал
И там свою обуздывал породу –
В футбол с такими же, как сам, играл.
Верните мне её, себя такого
Дурного, глупого, как пух у воробья,
Зовущий, липкий запах пня лесного
И мокрая под утро колея.
Что вы хотите за богатства эти?
Пройдитесь ветром по календарю,
Ведь ничего дороже нет на свете –
Я вам за это царство подарю.
Этюд 3
А осени такой не видели давно,
Стоят деревья жёлтые, как свечи,
Медлительны загадочные речи,
Сеансы пропускаются в кино.
Твоя походка плавностью влечёт,
Из девушки ты в женщину уходишь.
Кому погибель голос твой несёт?
Над кем безумно руки сводишь?
Подъезд соседний, под углом окно.
Я в поздний вечер вижу: спать ложишься,
Но перед сном, как зеркало, оно
Твою фигуру открывает. Не боишься
Присниться мне в тягучем, липком сне –
Срываюсь в пропасть, в небо улетаю,
Тебя до боли в мышцах обнимаю,
А волосы струятся по спине.
Такие сны открыток пострашней
Журнала «Плэй бой», если в голубятнях
Кто послабей атасит у дверей,
Не тиская девицу в красных пятнах
От прежней оспы. След войны… Капрон,
Ещё духи в награду. «Хлюст, с почином!»
И слышат голуби порочный стон,
Так становился всякий здесь «мужчиной».
Рабочая окраина жила
Своим законом и лихой повадкой.
Когда ты к зеркалу, раздевшись, шла,
Я от соседей наблюдал украдкой,
Боялся скрипа двери вдалеке,
Шагов на кухню, где я с чаем кружку
Держал для конспирации в руке,
Как будто вижу чай, а не подружку,
Стоящую, в чём Ева родила,
Пред зеркалом огромным шифоньера.
А ты отчаянна, до дерзости смела,
И никогда тебе не будет веры.
Легко сказать, что я не ревновал,
Другое чувство грудь мою сжимало.
Потом уехала куда-то, след пропал,
А зеркало старуху отражало.
1969 г., Москва
|
