Книга «Свадебные заметки 2»
ЦЕПЯМИ ГИМЕНЕЯ СТАЛА СВЯЗЬ КОЛЕЦ
(К неопубликованным фотографиям Анны)
Фотокомментарий №059
— Рамки узор словно оборки балдахина
в арабском стиле Азии гостеприимства! —
растёкся по багету шелест подхалимства
от золотой спирали ленты-серпантина
в честь обрамляющего снимок винтажа —
из завитков цветочных вкупе с лепестками
будто наложниц изготовлены руками
для падишаха иль султана куража!
Душистым ароматом роза возразила,
рубиновый бутона цвет троном украсив
из изумрудных листьев, тем обезопасив
статус цветка от всех, кого не превратила
в поклонниц либо в почитателей себя —
Розы рубиновой с зеленью изумрудной:
«Простите, но не соглашусь... уж слишком скудной
мне показалась вязь металла, но любя
золота блеск как —предо мной —знак восхищенья,
озвучу окончательно своё решенье
после того, как Хищник вновь введёт в смущенье
меня соблазном слов: в нём Зверя откровенья...
— Сегодня Анна вновь решила мне присниться
скрежетом боли по стеклу воспоминаний
средь смеха юности с игривостью признаний:
что ж молодым забавами не веселиться?
Утех семейных сексуальная реальность
жизнью своей живёт, с бытом перекликаясь;
мыслями Волкодлака о судьбе не маясь,
чувственность вожделения приняв как данность,
супружеству присущая беспрекословно,
если уж «подписался» брак на жизнь вдвоём,
верность друг другу закрепив свадебным днём:
одни — расчётливо, другие — полюбовно...
Кое-кто скажет, мол, хорёк давит на жалость!
Так ведь нельзя иль невозможно быть стальным,
пусть и приятно это видеть остальным,
когда всплывает безнадёжностью усталость
из глубин горести напрасных ожиданий
от Анны с шалостью ответа иль привета!
Не стоит от Полишинеля ждать секрета
средь многочисленности письменных признаний...
Уж скоро будет восемь лет с тех пор, как Анной
был сделан выбор свой и в жизни и в судьбе!
Руганью смеха отстрелявшись по мольбе,
что в Волкодлаке — от стыда — корчится раной,
гниющей от червивости мыслей, смердящих
вонью и затхлостью кровавых сгустков-слов,
когда уйдёт замужняя из моих снов,
Зверя забыв среди реалий настоящих?
Мало иль много — ожиданья восемь лет,
когда рвут нити слов той «твари, коей — сдохнуть!»,
молчаньем, от которого можно оглохнуть,
в брезгливость Зверя ткнув презрения ответ
как в плоть, окостенелостью уже застывшей?
Для осознания — насколько можно верить
Анны глазам, чтоб Волкодлака боль измерить
кровью к вискам — от взгляда на неё! — прилившей?
Хрустальностью бокалов отблески мерцают;
Аннушки запах растворён в терпкости вин,
что согревает в пальцах «лучший из мужчин»,
и лишь в бокале Анны слёзы Зверя тают
вкусностью Тантры, о которой муж не знает...
как и о том, кто сейчас в мыслях у супруги,
коей пришлось принять решение подруги,
не знавшей, что семья для Анны означает!
Жаль, что всё это — домыслы от Волкодлака...
Вновь безоглядность обернулась сна тоской;
а ведь до Анны близко — впрямь коснись рукой! —
и так же далеко, как до Ракини знака...
Вздохнув печально, бутон розы произнёс:
Ты, серпантин, лучше бы рифме Зверя льстил:
ведь на себя спесь балдахин лишь напустил,
а Волкодлак Анне вручил стихи из грёз...»
|
