ВЯЧЕСЛАВ ЛЕВЫКИН
цикл "СТИХИ о ВОЙНЕ"
1. Кувшинки пруда
Когда она купалась голой
и ни одной души вокруг,
за ней пацан следил из школы
и перехватывало дух.
Она к кувшинкам подплывала
и, вглубь нырнув, срывала их.
Что не цветы не понимала,
пруд ими цвёл и нет других.
Когда из пруда выходила,
плела из них себе венок.
Луна за кроны уходила
и тёплый плыл к ногам поток.
Ночные травы грудь ласкали,
соски тревожили слегка.
Они, как почки, набухали,
ложилась на живот рука.
И ниже, ниже всё сползала
к жураве той, что плоть всегда.
Она уже не понимала,
где пруд, где сон и где вода.
Пацан следил за ней так долго,
что солнце розовым взошло
и в огороды на прополку
старух окрестных набрело.
И петухи уж откричали,
пар над водой исчез в рассвет.
В посёлке новый день встречали,
не замечая прошлых лет.
Она в столицу укатила,
актрисой стала и спилась.
Мальчишку баба охмурила,
как ровня ровне отдалась.
На ней женился, дети прудом
любуются, кувшинки рвут.
А баба в злости бьёт посуду
и голосит, как будто бьют.
Актриса лечится в дурдоме,
по слухам завязала пить
и на подмостки - где же кроме? -
продолжит в свой театр ходить.
Она мужей своих меняла,
как платья, с новым веселей.
Друзей из школы растеряла,
они все думают о ней.
Актрисой стала знаменитой,
не знает труд и огород.
Поёт с пластинки "Рио-Рита"
в тот щедрый довоенный год.
2. "Я не могу описывать войну..."
Я не могу описывать войну.
Наверно, это страшное занятье,
Когда на всю огромную страну
Одно на всех безмолвное проклятье.
Застынет день, как иней, на губах,
И гимнастёрка к телу примерзает,
Когда в колонне на твоих глазах,
Как волк, овчарка пленного терзает.
Врага мы будем беспощадно бить,
Когда придётся в полевой атаке
В живое, в тёплое свой штык вонзить
И пулю ждать ответную во мраке.
Наверно, смерть желаннее всего,
И лишь одно солдата охраняет,
Что за спиной не отдано село,
Которое он сам обороняет.
3. "Он без вести пропал..."
Он без вести пропал,
в плен взяли на рассвете.
Почти не воевал,
но был за всё в ответе.
За тех, кто отступал
и кто в лесах скрывался.
Кто на солдат орал
и бегству предавался.
У офицеров власть,
а он солдат пехоты.
В пустом дворе украсть
кабанчика для роты.
Вот вся его вина
и вся его победа.
Будь проклята война,
июнь в начале лета.
Он в лагере сидел
на побережье моря.
В побег пойти хотел
от голода и горя.
С рязанским земляком
с рассветом убежали.
По рёбрам сапогом
их били, убивали.
На лагерном плацу
на гиблом солнцепёке
поставили.
В грозу
их расстреляли сразу,
как русскую заразу,
без всякой подоплёки.
4. "Мёртвым всё равно в какой земле лежать..."
Мёртвым всё равно в какой земле лежать,
лучше дома, а не на чужбине.
Под осиной и берёзой не дрожать,
как в концлагере на карантине.
Что охрана лагеря во тьме кричит,
где прожектор с вышки сверху слепит?
Никуда никто в побег не убежит,
на ночь у барака поимённо сверки.
Рядовой, а рядом офицер.
Всем одно и тоже наказанье,
нары и барак, в побег расстрел в пример:
- Комиссаров выполнял заданье!? -
Сколько можно, господи, страдать?
Сколько муки на родной Голгофе?
Зря охрану или псов их проклинать
при такой всемирной катастрофе.
5. Санинструктор
Мать-покойница приснилась,
как она перекрестилась
и шептала всё слова.
Впереди в полях трава.
Из окопа вылезая,
натянув к бедру ремень,
что там ждёт её не знает,
но пилотка набекрень.
Полевая сумка тянет
к травам по ноге больной.
Будет ранена, кто знает?
Но ползти, ползти самой.
Там лежат её ребята.
Кто убитый, кто живой.
Боже, мальчики-солдаты.
Да и двадцать ей самой.
Санинструктор, хватит хныкать.
Ноги в руки и вперёд.
Танк тяжёлый смертным рыком
башней водит. Ох, пальнёт!
Я теперь уж точно знаю,
под лопатку в том бою
будет ранена. Шальную
вытащат, была в раю.
- Ну куда попёрла, дура, -
старшина в палатке пил.
Брагу требует натура:
- Хахаль твой не долго жил. -
Хахаль - мой отец, конечно,
безотцовщина с тех пор.
Отступали к Дону спешно,
но потом дадут отпор.
- От него дитя дождусь я -
отвечает старшине.
Санинструктор, мама Дуся,
хватит думать обо мне.
Ты упала, ты стонала...
В клочья сумка порвалась.
Как списали, как рожала,
как до Бога добралась.
Мать-покойница приснилась
этой ночью мне во сне.
За меня перекрестилась
там на небе, в вышине.
6. Заря
Как пчёлы жужжат над цветами в саду,
как пахнет жасмин и сирень доцветает.
В каком это было далёком году,
в столетье каком, где листва опадает?
Ах, боже, зачем вдруг нагрянет война?
Зачем наступает безумие страха,
а сухарями котомка полна
и прилипает к лопаткам рубаха.
Бредут на восток их старухи с детьми,
бредут на зарю от родного порога.
И падает колос, а зёрна в горсти
сиротски скрипят на зубах, как дорога.
Всё дальше за Волгу их толпы бредут,
всё тише становятся малые дети.
О жизни забытой старухи поют,
всё ярче заря им, как боженька светит.
Отцы их и матери бьются теперь
с тевтонской ордой подо Ржевом в болотах.
Встаёт над страной, будто розовый зверь,
заря детских лет и штрафная пехота.
Пацан и пацанка пойдут на завод,
научатся гильзы точить для снарядов.
Когда же наступит победный тот год,
когда их девчонки примерят наряды?
7. Старый генералиссимус
Раскури-ка трубку, Сталин,
и сощурь глаза в тоске:
что-то янки наглы стали,
сжав Европу в кулаке.
Немцы били их в Арденах.
" Маршал, Сталин, выручай..."
Кровь бурлила в русских венах
от приказов: " Наступай!"
Что фашистов вместе били -
не желают замечать.
За Победу дружно пили,
даже тошно вспоминать.
Посмотри на карту мира,
пальцем ткни со зла в Берлин.
Выпей рюмку сиротливо
из коллекций редких вин.
С Божьей матерью иконой
осенял на Покрова
с самолета поп толковый
и кричал: - Держись, Москва! -
Вся прокуренная трубка,
жаль на новую менять.
Равновесие так хрупко,
мир придется сохранять.
Говорил с укором Жуков:
- Ждал Ла-Манш нас впереди... -
Быть вождем - такая мука.
Господи, за всех прости!
8. Штрафники дома Павлова
Колотит дождь всю ночь
по улицам холодным,
как будто хочет прочь
всё смыть перед "походом"
на сторону врага.
Промокшие луга.
А с вражьей стороны
одну и ту же песню
заводят, хоть ты тресни,
с пластинки сатаны:
"Люди гибнут за металл"-
с немецкого на русский.
Ты бруствер окопал,
любитель песен прусских?
Но "Фауст-Фауст" Гёте
не фауст же патрон?-
не будет похорон.
Степные дали стёрты.
Дом Павлова, как призрак.
Не сдайте Сталинград!
Ещё придет парад
на площади старинной
в самой, братки, Москве!
А ты, баварский фраер,
"Лили Марлен" крути.
Мы - штрафники Сибири
здесь всех вас перебьём.
У нас у всех наколки,
где Сталин на груди.
Его не не тронет пуля -
такая есть примета.
9. Ещё одни "Вольные ямбы"
С. Ныркову
Если горы в снегу небывалом,
значит сливы в долинах цветут.
Вольных ямбов, как зэков с охраной,
злые псы на этап стерегут.
Вот вам родина в силе могучей,
в безвозмездном служенье стране.
То ли с севера двигались тучи,
то ли с запада, будто во сне.
Хочешь "вышку", а может отсрочку
в Магадан или на рудники.
Позабудь про жену и про дочку,
и как к лампе летят мотыльки.
Позабудь про отца и про волю,
ешь черняшку и крошки таи.
На карачках ползи по забою
и тяни свою лямку, тяни.
От урана руда тяжелеет,
хрипы в легких. Спасибо, страна!
Даже "попка"* на вышке немеет:
- Ох, ребята, не наша вина.-
Комиссуют. Езжай, доходяга,
ты уже не опасен вождю
и чекистам, и красному стягу,
приходи на парад к Октябрю.
Площадь Красная, что же творишь ты?
Не стоптать нам булыжник вовек.
Вслед партийцам придут нувориши,
чтоб рабом был всегда человек.
Вольным ямбом стихи обозначив,
мы по стопке нальем за страну.
Что Гекуба тебе? Что мы значим?
Только мертвый искупит вину.
Кто родился в стране небывалой,
тот не смеет отчизну ругать.
Ветер с моря Охотского шалый,
не пришел еще срок умирать.
Значит, плюнув в лицо Люциферу,
всем врагам ее плюнув в лицо,
мы покинем свою экзосферу,
чтоб упасть на родное крыльцо.
*"попка" - жаргон, охранник на вышке.
10. Общая боль**
На небесах солдаты наши,
что в сорок первом шли на бой.
Для их невест не будет краше,
наверное, никто другой.
О них не много песен пели,
стихи писали иногда.
Страной, как будто, немели,
себе в укор взгляд в никуда.
Они не знали, в чём вина их,
ведь отступленьям есть предел.
Их сапогом в плену пинали,
в ответ солдат и не глядел.
Пускай для всех их похоронки,
все треугольники в семью
должны святынею потомки
считать, они ведь все в раю.
И за иконою семейной
хранить для будущих веков.
Нет памяти благословенней,
чем слёзы наших стариков.
И штрафники, и партизаны,
и все, кого считали враг,
превозмогая боль и раны,
преодолели смерть и мрак.
Ведь всё равно осилят немцев
пусть не они, зато страна.
И мать протянет полотенце:
"Сынок, умойся, жизнь - сложна."
**памяти деда, мамы, отца и дяди -
участников той войны.
11. Вдовий плачь - зов убитого
Нет ни ада и ни рая,
есть промёрзшая земля.
Приходи ко мне, родная,
рядом роща и поля.
И примета, где рябина
зацветает по весне.
Всей стране необходимо,
чтобы знали обо мне.
Погибать совсем не страшно,
позабытым быть страшней.
Я убит был в рукопашном,
где рябина, плач над ней.
Налетит вдруг лёгкий ветер,
это я к тебе пришёл.
Как твой плача голос светел,
наконец меня нашёл.
Мне в земле, врагу не сдавши
пядь земли, не страшно быть.
Я прошу, забудь однажды,
что от боли нужно выть.
У рябины сядь на травку,
зелена ведь по весне.
У могилы рядом лавку
сторож пусть вкопает мне.
Расскажи мне, как там дома
дети помнят обо мне.
Но не плачь, не вой ты снова,
как на проклятой войне.
12. Русская немка Ольга Чехова
Почему не видим фильмы
с Ольгой Чеховой в ролях?
Все войною опалимы,
дом крестьянина в углях.
Срок прошёл, простили немцев.
А актрису кто простит?
Не стелила полотенце
в ноги Гитлеру... Претит.
Так за что её мы судим?
Немкой всё же рождена.
Ни по праздникам, ни в будни
не носила ордена.
Только звание актрисы,
голову подняв, несла.
Не юлила, будто лисы,
целомудренна была.
Так прости её, Россия!
Верю, Бог её простил!
Русской немки честь хранила,
Сталин фильмы полюбил.
Все гестаповцы желали
быть в почёте у неё.
Их она не замечала,
делала своё кино.
Есть легенды, что актриса
сообщала о войсках.
От гестаповцев - отписки,
все они имели страх.
Если даже Йозеф Геббельс
фильмы так её любил,
что с английским словом "реверс",
пусть враждебным, но дружил.
Ей в подмётки не годилась
Ева Браун никогда.
Той ночами даже снилось,
что она теперь звезда.
Что Адольф смотреть картины
любит лучших мастеров,
если ночь раздумьем длинным
обрывает горечь снов.
Танки русские к Берлину
быстро двигались в ночи.
Пропади, кинокартины!
Яд и в ад несут ключи...
Так давайте не забудем
нашу гордость и почёт:
даже в праздники и будни
пусть нам Чехова поёт.
13. Марлен Дитрих***
в Москве в 1964 году
Лили Марлен, хоть ты и постарела,
но все еще красивая всегда,
когда с экрана для солдат ты пела
пока горела до утра звезда.
Но, боже мой, как плакали солдаты,
родные вспоминая имена,
как будто перед близким виноваты,
что началась ненужная война.
Лили Марлен, зачем тревожишь души?-
такой солдат погибнет или в плен.
Ты все нутро им вывернешь наружу,
они давно в могилах стали тлен.
А ты в Москву приехала увидеть,
как площадь Красная все так же хороша,
что перестали немцев ненавидеть
и что у русских добрая душа.
Ты в "Метрополе" на старинном лифте
спускаешься к швейцару уезжать.
Прощай, Москва. Но сердце заберите,
Лили Марлен не скоро умирать...
А в наши дни "бессмертный полк" рекою
плывет по улицам и нет конца.
Москва, Москва, в какой стране такое?
Увидишь траур русского лица.
*** Марлен Дитрих - наст. фамилия Мария Магдалена фон Лош,
американская киноактриса, по национальности немка. Фильмы
"Голубой ангел", "Свидетель обвинения", "Процесс в Нюрнберге"
и другие. Известна во всем мире как эстрадная певица.
14. Дринк****
Резкий ветер налетает и гудит,
а мороз крепчает и крепчает.
Снег утоптанный под сапогом скрипит,
лапы ёлок перед сном качает.
Водки бы сейчас, хотя бы граммов сто,
чтоб согреться или кровь вскипела,
вспоминало про мороз моё нутро,
а душа навстречу, как ямщик, запела.
Про закат чуть розовый в седой дали
и про снег на ёлках новогодних.
Снегири в деревню вскоре завели,
для деревни вечер слишком поздний.
- Здравствуй, бабка, всё ещё жива?
Ну и слава богу долголетью!
Если всё же пережила Покрова,
значит стоит дотянуть до лета.-
А старуха мудрая, как сфинкс,
улыбаясь ртом своим беззубым,
отвечает, будто немка: - Будешь дринк?
Будешь, вижу... Посинели губы...-
Дринк, так дринк! От самогона кровь
закипит, как гейзер на Камчатке.
Вот она по-русски дружба и любовь,
и мороз наш до испуга хваткий.
Немка ведь старуха, а смотри
уезжать на родину не хочет.
Поселенка, пленница ещё с войны...
Как с ухватом над горшком хлопочет.
**** Дринк - нем. сленг "выпивка"
15. Прощание с войной
Н.Ф.Тарасенко
Два года не дожив до ста,
он все-таки скончался.
Так догнала его война,
и он с землей обнялся.
Поэты долго не живут.
Он жизнь переиначил,
где музу за руку ведут,
как девочку, на дачу.
А там роса и райский сад,
и ёжики в чащобе.
А сад, конечно, утру рад.
Теперь цветы на гробе.
А позже там поставят крест,
как крымскому поэту.
Какой туман лежит окрест,
готовя море к лету?
Ему лежать, а нам здесь жить,
его стихи читая.
И водку на поминках пить,
войну ту забывая.
Пройдут года, военный страх
день мирный зарубцует.
Простим всех тех, кто был наш враг.
Мы павшим салютуем!
И Севастополь вновь живой,
он из руин поднялся.
"Вставай, солдат, спеши домой".
Твой долг писать - остался.
16. Твардовский*****
Какие длинные стихи
ещё недавно он писал.
Не запылились сапоги,
когда спешил он на вокзал.
Вдруг смолкли птицы вдалеке,
в Москве внезапная гроза.
Чуть протерев с утра глаза,
всегда спешит он налегке.
Он по дороге сочинял
поэму, вспомнив быт солдат.
"Василий Тёркин" так назвал,
листая жизнь свою назад.
На Белорусский поезда
приходят каждый день подряд.
На небесах его звезда,
за ней архангелы следят.
Совсем не старым умер он,
всего-то ведь за шестьдесят.
А "Новый мир", как боль и стон,****
опять в ЦК уже бранят.
И вот вокзал и вот состав,
все из Германии домой.
Кого-то, в штабе отобрав,
отправят на корейский бой.
Пройдёт знакомый старшина
и вдруг отдаст так лихо честь
за Васю Тёркина.
Он - здесь,
когда Победа нам дана!
*****Во время правления Л. Брежнева
гл. редактора популярного толстого журнала "Новый мир"
Александра Трифоновича Твардовского освободили от
должности. Все литераторы понимали, что это была месть
за публикацию повести А. Солженицына "Один день Ивана
Денисовича", которую при своем правлении Н.С.Хрущев хотел
выдвинуть на Ленинскую премию. Твардовский умер
в 61 год от инфаркта.
17. Калека
Не пой, солдат, вагоном проходя,
о всех друзьях, погибших подо Ржевом.
В кутузку "мусор" отведёт, следя
за вверенным порядком и припевом.
- И я там был,- вдруг скажет между дел,
составив акт о правонарушеньи.
И в общей камере какой-нибудь пострел
смеяться станет: - Загребли за пенье? -
А без протеза легче. Что там за протез?
Обрубок деревяшки по колено.
Во сне приснится подмосковный лес,
где мины взрыв, как жахнуло поленом.
И нет ноги, и женщины визжат
от жалости, а может быть от страха,
когда вокруг все пьяные кричат
и прилипает потная рубаха.
Лежи на досках и кутузку чертыхай.
Баян забрали. Отдадут. Ещё напьёшься.
А на дворе такой теплющий май,
что поневоле жизни улыбнёшься.
18. Бессмертие
Не пиши, поэт, не надо
жизнь чужую проживать.
Из могил не встать солдатам,
матерям их не встречать.
Не обнять сестёр и братьев,
просто встречных не обнять.
На рассвете, на закате
полк бессмертный повстречать.
Не идти с улыбкой счастья,
что война прошла давно.
Открывать весне объятья,
пить победное вино.
Посреди идущих скорбно
вдруг подругу увидать.
Каждый жест ловить подробно
и её седую прядь.
От чего она седая?
От того, что ты погиб?
Всех красивее, родная.
Так знаком локтей изгиб.
Как любила, целовала
и знакомила с роднёй.
Где они и что с ней стало
той далёкою весной?
Мать писала, что убили
и её и вашу дочь,
что в колонне уходили
от войны подальше прочь.
Всех увидел? Как награда,
эта встреча в божий день.
Ты не плачь, солдат, не надо.
Ты бессмертья жизнь и тень.
19. Случайная встреча
С усмешкою беззубой,
в шершавой робе грубой
старик сидит под дубом
и грустно говорит:
- Опять весна приходит
и птаха песнь заводит,
а ястреб глаз не сводит
с полёвки луговой.
Стареем, друг, стареем
и от нужды звереем.
Когда до тьмы созреем,
то с радостью умрём.
Мы всё преодолели
от гнева онемели,
угрюмы, как с похмелья,
прошедшие войну.
Медали-побрякушки
повесил над макушкой
и есть, что вспоминать.
Нас немцы не сгубили,
мы били - не добили.
Свои нас истребили
при помощи реформ.
За всякие квартплаты
остался я без хаты.
Где власти вороваты,
там голоден народ.
Твердят нам: процветает
жизнь наша, как в Китае.
Мне пенсии хватает
на палку колбасы.
Китайских дел не знаю,
но я так понимаю,
что не бегут из рая
в Хабаровск и в Москву.
Уж лучше б под Берлином
взорвался я на мине,
меня бы схоронили
на вражеской земле.
У них там чисто, ладно,
цветы кругом, парадно,
деревья и прохладно -
для мёртвых благодать.
Я видел, не забуду.
Для молодого блуда
цветочницу Гертруду
обхаживал тогда.
Жива ли?- не узнаю.
О ней я не страдаю.
Шальные были в мае
мы в сорок пятый год.
Теперь живу у речки
в сарае и без печки.
Шалит уже сердечко.
Ты в гости заходи! -
20. Хлебная корка
Вокруг обступили каштаны гурьбой
и дятел стучит над моей головой.
Он долбит и долбит для пуха дупло,
который в ночи с тополей намело.
Работник без отдыха и выходных,
вся жизнь твоя в липких личинках слепых.
Тебя санитаром лесов нарекли
и в Красную книгу теперь занесли.
Всё меньше, природа, пернатых у нас,
всё больше машин, исторгающих газ.
Всё больше собак у помоек гнилых
и кошек шальных и детишек больных.
Куда мы сползаем в запойный бедлам,
где мат с иномарками слит пополам?
Где рожи свиные жуют «Стиморол»,
а рядом старик корку хлеба нашёл.
Он дунул и плюнул, обтёр рукавом,
в мешок положил, чтобы скушать потом.
Пусть сытая жизнь их, дистрофик старик,
от жвачки однажды прикусит язык.
Пусть мор их возьмёт и холера с чумой,
когда зло смеются они над тобой.
Они ведь воруют у всех стариков,
что весят уж меньше седых облаков.
Чья кожа и кости, как голод, черны,
глаза исподлобья призренья полны.
И тлеет их жизнь головешкой в золе,
но хлебная корка – Псалтырь на столе.
Её крупной солью, молясь, посолить
и хлорной водой из-под крана запить.
И слаще, наверное, нет им еды,
ведь помнят войну, вкус её лебеды.
21. День Победы
В простых словах такая сила,
что можно смело вдаль смотреть.
Всех нас Победа возносила,
она преодолела смерть.
Сирень и небо, улиц толпы,
счастливый безудержный смех.
Прошли солдаты пол Европы,
за это выпить нам не грех.
Не стоит Западу кичиться
и всё приписывать себе,
а лучше русским поклониться
за их потери в той борьбе.
Уже под тридцать миллионов
погибших, что не смогут встать
в бессмертный полк и, сняв погоны,
обнять свою седую мать.
Что говорите вы, герои,
в своей стране, открывши рот,
о Сталинграде, ближнем бое
и штыковой атаке рот?
Ходили в армиях легенды,
когда в атаку русский шёл,
он матерился, немец бедный
сдавался и в колоннах брёл.
Кто вас спасал, когда в Арденах
захлопнулся для вас котёл
и Черчилль чуть не на коленях
просил, чтоб Сталин не подвёл?
Чтоб шли вперёд "Катюш" армады
и танки на Берлин пошли.
Забыли? Мы лишь виноваты,
что ваши тоже полегли?
Не вам о русских думать плохо.
Имейте совесть, господа!
Год сорок пятый, как эпоха.
Гори, победная звезда.
Цвети, сирень, в начале мая.
Поплачьте, женщины, с тоски.
Мы даже немцев понимаем,
они теперь нам не враги.
Сирень густая расцветает,
над ней застыл пчелиный рой.
И вся страна их обнимает
солдат, давно принявших бой.
22. К памятнику Жукова
на Манежной площади
Парадный конь у стен музейных
Послушен маршальской руке.
Штандарты от знамён трофейных
Застыли в роковом броске.
Который год победу ждали,
Какие жертвы понесли,
Но не сломились, не пропали,
А только силу обрели.
Рейхстаг повергнут, немцы смяты,
А их страна раздвоена.
Уже приказ – погоны сняты,
Опять с сиренями весна.
Они желанно разрастались,
Как бы приветствуя людей,
Из рук к солдатам вырывались
У верных жён и матерей.
Страна жила в одном порыве,
С ней были власти заодно.
И жизнь казалась справедливой,
Все пили красное вино.
Вино победы и печали,
Вино немыслимых потерь.
Вокзалы эшелоны ждали,
Москва распахивала дверь.
Мы гордо слёзы не скрывали
Среди пилоток полевых,
Солдат небритых целовали
За всех убитых и живых.
На древней площади Манежной
Под ликование страны
Сбылись всемирные надежды
Покончить с ужасом войны.
Где распростёрт орёл немецкий
Копытом гневного коня,
Смех звонкий раздавался детский,
Носили на плечах меня.
23. В детстве
Мама в панбархатном платье
в гости с ночёвкой спешит.
Ёлка и хвойное счастье,
в хвое подарок лежит.
Пахнет лесною пургою,
утром под ёлку нырну.
Что за оберткой цветною?-
вытащу и разверну.
Строй оловянных солдатов,
чья-то медаль и пугач.
О, как бабахну за складом
в черный трофейный тягач.
В кухню зовут. Чай с малиной.
Нянька блины испекла.
С праздничной осетриной
скатерть белеет стола.
Нянька скуласта, раскоса,
с рыжей косою до пят.
В город ушла с сенокоса
нянчить детей и котят.
В разных домах её знают,
после войны детвору
аисты в клювах таскают
сколько гудков поутру.
Няньке всего девятнадцать,
вся её жизнь впереди.
Что ей запеть или сбацать
для лейтенантской родни.
Смотришь, кого-то обкрутит.
Смотришь, москвичка уже.
Через торговых накупит
питерского Фаберже.
Мужа с Сибирью повяжет,
деньги рекой потекут
с геологических кряжей
сквозь Магадан и Сургут.
Всё это после...А нынче
в няньках она у меня.
Не доверяет мне спички,
печку с гуденьем огня.
Вся наша даль и округа
из деревянных домов,
из голубятен и луга
возле реки и мостов.
Пахнет от хвои весельем,
свечками и пирогом...
Кладбище, стон и забвенье
тоже настигнут потом.
Смерть моей мамы родимой,
слёзы и горсти земли.
Вечностью неотделимы
тени крестов пролегли.
24. "Вставай, страна огромная..."
В переливчатом облаке темного неба
есть сиротские признаки давней войны,
как закваска в сенях, что для кислого хлеба,
и еще неосознанность детской вины.
Где погиб бабкин сын? У какой-то там Риги.
В пекле первых часов отступающих войск.
Наверху сеновал, а за речкою рига
и совсем близко, близко терпеливый Подольск.
Хороша ты, страна, когда семь или восемь
пацану-то всего. Обруч мчит по пыли.
Тащит за руку бабка к вдове, к внучке в гости,
ведь они пироги для родни напекли.
И стоит на столе сургучовка-бутылка,
на комоде в ряд слоники довоенной поры.
Ты сидишь за столом с партизанской ухмылкой,
и кричат петухи, и в крапиве дворы.
Что ты, Боже, молчишь? Дай им знак о погибшем.
Дескать, жив он и в лагере где-то сидит.
Был контужен. И в плен. Для вождей значит - лишний!
В Магадане пускай злых фашистов винит!
25. Подросток
Всё ветер, ветер...Где же дождь,
где грозы, вспышки молний
и дождевой озноб и дрожь,
набор стихии полный?
Куда исчез стихии бунт
и нрав её строптивый?
Со стороны, как не взглянуть,
почти пацан сопливый.
Ведь не подрос, а норовит
блеснуть жаргоном местным.
С дворовой девкой хамовит,
столичный мол повеса.
Покапает и замолчит,
деревья не намочит.
То разгоняет, то висит,
как аспидные ночи.
И не туда и не сюда,
всё пыжится: вот грянет!
Помчится улицей вода,
потоп, всех Ной помянет.
Помчатся звери, голубь вслед,
все под ноги легенде.
А из окна кричат: - Обед!
Кухарка-бабка сбрендит!
Холодное ты будешь жрать,
ребёнок непослушный.-
Горячий воздух, ветер, мать.
Какой, зараза, душный.
Ведь ливанёт, ведь загремит,
окатит, как из душа.
Гроза, гроза, душа щемит,
что всем подросток нужен.
Что нет войны и нет беды,
и враг вдали повержен.
Всегда мечтали: победим!
Сбылись людей надежды.
26. Русский дом
Он с кладбища пришёл и вымыл руки,
и сел за стол, и водки в штоф налил.
Не вспоминался взгляд глухой старухи,
чей гроб до входа в церковь проводил.
Горенье свечек люди обступили,
где горний ангел плыл под потолком.
И слёзы комом к горлу подступили,
но он стерпел и их смахнул платком.
Старушка сзади тихо прошептала:
- Поплачь, сынок, не затаи в себе.-
Прощенье и прощание настали,
неведомые ранее в судьбе.
Он подошёл, коснулся лба губами
так быстро, будто был совсем чужой.
Лишь повторял: - Ты вечно будешь с нами,
там впереди мы встретимся с тобой.-
Отпели, панихиду отслужили,
священник на руки иконку положил.
Закрыли покрывалом, крышку опустили.
А он стоял, губами шевелил.
Потом автобус городом тащился.
Он ткнулся лбом в стекло, не видя все равно.
И только ангел в церкви всё кружился,
да резкий ветер распахнул окно.
С чего вороны любят на кладбищах
селиться стаями и оглашать окрест?
В какой стране, в каких ещё жилищах
такой тяжёлый деревянный крест?
Он мать любил, она теперь скончалась.
Он выпил водки и ещё налил.
Зачем, зачем над ней сирень качалась?
Зачем он взгляд старухи позабыл?
Она ему приснилась молодая
в воздушном платье, шла издалека.
И он во сне заплакал, ощущая,
какая тёплая на лоб легла рука.
27. Фильм "Летят журавли"
Она проснулась знаменитой
и вскоре научилась пить,
и перестала быть открытой,
со славой начала дружить.
Шалили нервы от запоев,
скрывалась в клиниках порой.
От киносъёмочных застоев
тянуло в омут головой.
Теперь ходили стороною
друзья и давние враги.
Как можно долго быть такою?-
она жила в кругу тоски.
Её друзья и режиссёры
уже на всё со стороны
смотрели, что творят актёры,
ни в чём не чувствуя вины.
Всего две роли, сколько боли
и сколько умерших надежд.
Уж молодые при застолье
не жаждут сцены без одежд.
Теперь больные из психушки
её признали за свою.
Весною каждой вдоль опушки
строй журавлиный, как в раю.
Пить бросила и вдруг опухла,
народ не жаждал узнавать.
И к жизни страсть теперь потухла,
на всё ей стало наплевать.
Но в Дом писателей ходила,
чтоб кто-то смог вдруг написать,
как в фильме городом бродила
любимого с войны встречать.
И если голову закинуть,
то можно снова увидать,
что журавлям страну покинуть
к зиме приходится опять.
28. "В ночь с шестого на седьмое..."
В ночь с шестого на седьмое
в ноябре родился я.
Где ты, небо голубое?
Льет и льет поток дождя.
Стынут мокрые деревья,
как их ржавая листва.
Из подъезда выйду, дверью
хлопнув в бранные слова.
- Ну, погодка...Хрень такая! -
Повезло родиться мне,
как татарину Тукаю
не весной, а в кутерьме.
Хорошо хоть ветер сучий
не ревет и не гудит,
не ломает с треском сучья,
диким зверем не рычит.
Как же мать меня рожала
в год военный, страшный год?
Повитуха, что шептала,
сиську тыча в детский рот?
А теперь ее я старше,
мать в земле лежит давно.
Ухожу, как можно дальше,
чтобы в баре пить вино.
29. "Три четверти века..."
Три четверти века живем без войны.
Сирень уж цветет и жасмин зацветает.
И столько вины, нашей кровной вины
за тех, кто погиб и побед не узнает.
Не знает, что внуки уже старики,
что лица старух были юны когда-то.
А лес, что сгорел у широкой реки,
не прячет в тени сны дивизий солдатских.
В колоннах идут по проспектам столиц
их предки в процессии траурно-мирной.
И скорбью полны выражения лиц
на фотографиях с детства фамильных.
Не умирай "полк бессмертный". Живи!
Ты должен идти пока мир, а не войны.
Бурли, закипай в нашей русской крови,
пока твоей памяти люди достойны.
30. Ветеран
Что ты хочешь, пьяный ветер,
разбросав коронавирус?
Все дома крестами метил,
постоянной смертью ширясь.
Неужели в нашей жизни
многие уйдут навечно?
Присягавшие отчизне,
а теперь в когтях аптечных.
Ведь Берлин прошёл и Вену,
а теперь боль страха в лёгких.
Давнюю жены измену
пережил в годах далёких.
Но всеобщую опасность
вряд ли, братец, одолеешь.
Тело потное и влажное,
на дороге околеешь.
А какой-то полицейский
скажет: "Бомж упал в падучей..."
Офицером был армейским,
а теперь взлетаешь к туче.
Мент под курткой орден видит,
быстро крестится с испуга.
Родина вас не обидит,
начинает злиться вьюга.
Души ваши примут в небе,
потому что вы бессмертны.
Нет забот ходить за хлебом,
песни прежние допеты.
31. Учительница русского языка
сельской школы Новороссии
-Страшно, мама, умирать?-
-Да, сыночек, страшно.-
-Буду ль дом наш вспоминать?-
-Вспоминай, что важно...-
-Что важней тебя, скажи?-
-Жизнь важней, сыночек.-
-Дом наш сверху покажи:
сад в снегу и в почках.-
-Все, что хочешь, покажу,
милый мой ребенок.
В церкви свечи закажу,
ты не плач спросонок.-
-Почему ты умерла?-
-Ранена была я.-
-Рай за домом вблизь села,
где страна большая?-
-Да, сыночек, там враги.
Бьют и бьют снаряды.
Станешь взрослым, помоги,
с кем воюешь рядом.
Помоги, кто говорит,
как и ты по-русски,
терпит Киев и молчит,
спит в окопе узком.
Не в раю я, а в земле,
но в земле родимой.-
-Почему тебя в селе
звали нетерпимой?-
-Потому что я звала
бить и бить нацистов.
К ополченцам привела
класс свой... пацифисты!
А теперь и ты - солдат,
для меня - герой ты.
Дед со связкою гранат
танк ждал под горою.
Ты в него пошел, сынок,
ты не бойся смерти...
На земле своей ты - Бог!
Вы в победу верьте!-
32. Тост
Пишите, друзья, о любимых,
о божьей стране, как венце.
О юности неповторимой
и матери и об отце.
Пишите, потом умирайте
в каком неизвестно краю.
Но дом свой не забывайте
хоть на войне, хоть в раю.
Вас помнят. На телеэкране
все списки убитых давно.
Навечно теперь уже с нами,
в стакан мы нальём им вино.
Тост прост:"За победу отчизны.
Ура! Из стакана до дна!"
Ни к Сталину нет укоризны,
ни к Жукову. В чём их вина?
Ну, да, мы сперва отступали.
Но всё-таки били врага
и знали, отчётливо знали:
во вражьи ворвёмся врата.
О капитуляции полной
их маршал подпишет приказ.
На Шпрее от катера волны,
наш флаг над кормой напоказ.
Союзников мы не обидим
и выпьем по-братски за жизнь.
Европу и Англию видим,
восстание Праги, держись!
Не кровью на бывшем Рейхстаге,
а краской напишем "мин нет".
На свастике, мерзостном флаге
от пыльных сапог русский след.
Так выпьем, друзья, что так долго
нас смерть, как дорога, вела,
но к логову ведь привела
всей яростью общего долга.
Мы выпьем за тех, кто нас ждали
и верили, что победим,
и слёзы рукой утирали.
Кто стал вдруг от горя седым.
За наших отцов и за дедов,
за матерей и сестёр.
И крикнем все громко:"Победа!
Да здравстует русский простор!"
За маршала и рядового,
за госпиталь и медсестру.
За мёртвого и за живого,
за радость вставать поутру.
33. Старообрядческая притча
Надоевший дождь стучит
в черепицу крыши.
Даже чайка не кричит
и дроздов не слышно.
Но жасмин цветёт, как день,
белым на зелёном.
Покидать постель мне лень
в жизни утомлённой.
Босиком и в кабинет.
Я найду ту книгу,
Аввакум из древних лет
всем покажет фигу.
Но два пальца в лоб упрёт,
истинная вера
Никон проклял.
Но поёт
из морей сирена.
Так зовёт на дно, как в рай.
Не в огонь же ада,
где опалу подавай,
а любви не надо.
Старой церкви мужики
с бородою чёрной.
Землепашцев кулаки.
В океане волны.
У икон же - тёмный лик
в полтысячелетий.
Жизнь прошла, уже старик,
даже не заметил.
Край России, край земли,
северная дрёма.
Рыбу солью посоли,
Аввакум с Ерёмой.
Вновь два пальца на груди
и на лбу горящем.
Молодуха, не буди
для любви горячей.
Сколько девок и парней
на Руси великой?
Вечный враг встал у дверей
дьяволом безликим.
Завещали, что нельзя
староверам драться.
Но за веру и царя
можно поквитаться!
Бабы все рожать хотят,
умные заразы,
мужика чтоб привязать
на всю жизнь однажды.
Если мальчиков родят -
быть войне проклятой.
Бабкам выть и в пол стучать
лбом, как виноватым.
Никогда её внучок
с боя не вернётся,
в волка обернётся
и придёт выть на порог.
34. Густая сирень
Когда у Русского музея,
не у фасада, а в глуби,
приезжий на сирень глазеет,
то остается стон в груди.
За славу древнюю отчизны
и за её дворянский род.
Сирень сажали не к капризу,
а пусть любуется народ.
Там, где деревья вековые,
а сверху небо, мощь корней,
впускают кронами густыми
ворон и сизых голубей.
И даже я, поэт московский,
вдруг понимаю дух Петра,
его Европе вызов броский
во славу русского креста.
Его, как римского миссию,
в седло на грозного коня
Россия в память возносила
от шведских пушек и огня.
Был сумасброд?- но кто из русских
с таким пороком не рождён.
Гораздо позже пыл французский
мы превратили в страшный сон.
В блокаду немцев доводили
своим упорством до тоски.
Её прорвали и добили
на Эльбе, берегах реки.
К кустам сирени возвратились,
открыли заново музей.
Мы столько лет за город бились,
что тот, кто выжил, стал родней.
Цвети, сирень, на зло испугу
во славу доблести страны.
Вези туда, поэт, подругу,
где ночи белые длинны.
35. ПОБЕДА
Ну что ты сделаешь с такой погодой,
льёт за окном, как горный водопад.
Того гляди с высот поток и воды
зальют дворы и запретят парад.
Парад?- бог с ним, одни лишь траты.
Вот шествие с портретами родни
помогут нам восполнить боль утраты
в такие майские и памятные дни.
А что в Москве? Пока ещё не знаю.
Прогнозы врут, стращают стариков.
Любая бабка раньше за три дня до мая
прогноз давала правильней спецов.
Чего боятся власти?- божья сила
всегда с народом, от заразы упасёт.
Она ни раз Россию возносила
от поражения до облачных высот.
Пройдём в строю, подняв отца и деда,
их фотографии, чтоб видели враги.
Всем нашим предкам вечная Победа,
ведь не одни сносили сапоги.
Дошли к врагам и чуждые знамёна
бросали к стенам древнего Кремля.
Но не снимали с плеч свои погоны,
заждались их корейские края.
Заждалось небо древнего Китая,
Курильские вернутся острова.
Цвети, сирень, бросайте в ноги мая.
Не отдадим Победы мы права!
"Бессмертный полк" не запретить народу,
пройдут страной, чтоб видели везде,
как заслужили русские свободу
и высоту подобную звезде.
36. "Никого у него не осталось..."
Никого у него не осталось
о войне и смертях говорить.
Навалилась могильная старость,
в одиночку приходится пить.
Безотцовщина, годы лихие,
а теперь пустота и застой.
Но кому в равнодушии злые
наши дни обещают покой?
От испуга за жизнь человека,
может быть, к нам приходит любовь.
И дороже валютного века
снова ценим всех доноров кровь.
Так, возможно, нас память направит
в те ряды, где "Бессмертность полка"
все мозги у циничных исправит
ни на день, ни на год,- на века.
37. Ещё ветераны
Как любят партийные босы
своих подчинённых стравить,
когда возникают вопросы,
как с жизнью народа им жить.
Когда дорожает без меры
семейный уклад городской,
а партиям нет больше веры,
ворует где каждый второй.
Коттеджи растут в Подмосковье,
под Питером тоже растут.
Крестьянской капустой с морковью
оплачены праздник и труд.
И даже дельцы регионов
равняются только на них
столичных и с радостью снова
им взятки суют для больных:
прошедших войну, пятилетки,
не знающих жизнь без лекарств.
Имеющих пулей отметки,
забывших застолье для яств.
Им в радость овсяная каша,
о чарке забыли давно.
Рюкзак за спиной для поклажи,
приют богодельни с окном.
Тоска и старухи седые,
парадная речь о войне.
А были такие шальные,
что грудью на дзот по весне.
1981 г., Москва - 2020 г., Ялта
© Copyright: Вячеслав Левыкин, 2020
|