"О, Боже мой! Зачем я не послушался тогда смутного влечения сердца, которое – я теперь, безусловно, верю в это! – никогда не ошибается в своих быстрых тайных предчувствиях…"
(Александр Куприн. Олеся)
Зависть
Лепестки раскрыл
лиловый колокольчик
у оврага
вдоль тенистого подлеска —
вольной пташкою среди угодий волчьих
распевала
звонким голосом Олеся…
Шла навстречу перламутровым рассветам,
изнутри искрилась светлой тайной,
и летела
над привольем песнь о лете, –
расстилалась нежно и бескрайно…
И с берёзками кружилась в лёгком танце
под мелодику кудесницы-любви
с сокровенною мечтой:
не расставаться
с тем,
о ком свистали соловьи!
Только пылкому стремлению не сбыться,
злые люди их свиданью помешают, –
покарают,
словно грешницу-блудницу,
лишь за то, что хороша́ —
что «не такая».
Возвратится из поездки наречённый,
след Олеси не разыщет в полумгле, —
ни тепла
и ни следа в избушке чёрной,
только бусы из рябины на столе…
Судит яростно дремучесть и отсталость,
корень всех размолвок — злой наве́т,
расползается,
как гниль, людская зависть
там,
где и в поми́не Бога нет.
Послесловие:
Картинка — коллаж из сцен фильма-драмы Бориса Ивченко «Олеся» (1971г.)
Ой, у пожара горячее по́лымя,
свист урагана с разбойничьей хваткою,
клочья полей, не родившие, голые...
страшные вопли и люди за хаткою.
Ветер тоску расплескал в обе стороны,
тучи над-го́ру закатом багрянятся. Ох, не к добру затаилися во́роны…
Во́рон непрошенным гостем появится.
Были дороги не ближние — дальние,
сколько народа там горя пови́дело, –
мёрзлые вёрсты и звоны кандальные,
да и за что́ нас судьба так обидела?!
Мудрые люди мне душу встревожили,
каждое слово будило сознание,
слушала словно и впрямь — завороженно,
их-то за что обрекли на изгнание? В каждой душе,
пусть житьём изувеченной,
голодом, страхом и болью стреноженной,
дремлет родник доброты человеческой…
только тропинка туда не проложена.
(Речитатив к опенингу фильма-драмы Бориса Ивченко «Олеся»
по одноимённой повести Александра Куприна; автор стихов неизвестен)
