Нить стежок за стежком за собою игла вела,
лоскутом зашивая прореху, судьбину правила.
Натянув до предела, до боли, но не рвала,
потому что была в подчинении пальцев ангела.
Пришивала живое к живому. К душе душа.
И за пьяного полусознания пеленой
я мог слышать ту фразу, которой врачи грешат:
полушёпот настойчивый, злой: «Будешь жить, родной…»
И холодное что – то мне капало на лицо:
до сих пор на губах этот горько – солёный вкус.
Под софитов огни и сквозь мрак, налитой свинцом
я мычал ему в полусознании: «Я вернусь…»
Шил и резал, кроил/перекраивал, снова шил.
мой небесный хирург, беспощадный и злой, как чёрт
две такие похожие, разные две души.
Не напрасно ворота не запер апостол Пётр.
У ажурных ворот пасти щерили грозно львы.
И справлялся уже пару раз обо мне Господь.
Были троса стального прочней нитяные швы.
Но, рвалась натяжением нити живая плоть.
Это больно – цепляться за чувство и быть виной
боли той, кого более в жизни не мог любить.
Я шепнул отрешённо «Да ладно... Не шей, родной…»
И с улыбкой страдальца порвал паутину – нить.
В мире пёстро- цветном монохромно непросто жить.
Счастлив тем, что, страдая, от боли её избавил.
И теперь я смотрю, как пытается крылья шить
на заплаты души ей хирург – неудачник ангел. |
