Героини испанских преданий умирали, любя, без укоров, без слёз, без рыданий. Мы же детски боимся страданий и умеем лишь плакать, любя… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …Мы все книги подряд, все напевы! Потому на заре детский грех непонятен нам Евы. Потому, как испанские девы, мы не гибнем, любя, на костре.
(Марина Цветаева. Они и мы)
самоубийца
Вспыхнул горизонт,
как от напалма, –
и в лучах его зарделся тихий сад…
Ты движеньем спешным высыпала
из коробочки облаточный каскад.
Из руки — в другую.
То же — снова,
то же — снова... снова и опять……
…То, как жизнь и смерть
играют словом,
бесконечно страшно наблюдать.
Вот он —
лист нетронутой бумаги, –
непорочный и глухонемой,
скорбные слова последней саги
примет, как молитвы аналой:
«Помните,
как я стучала в двери, –
в ваши двери! Во врата церквей...
И, оплакав неудачу и потерю,
безутешно убегала поскорей.
Что вам до того, что моё сердце,
рассечённое на мелкие куски,
где-то брошено,
растаскано, — поверьте...
и затоптано, как драные носки.
…К ангелу я руки простирала, –
может там ему виднее,
в вышине,
где оно?! я б по кусочкам собирала...
Но мой ангел
не ответил мне...»
Вот они — таблеточки-облатки...
Строят глазки, весело шурша:
«Ты не устоишь в последней схватке,
с нами успокоится душа!
Плюнь на это всё — на жизни мерзость,
будет грязь, она всегда была,
преодолевать препоны эти трезво —
дерзость дикая!..
Уж лучше б запила...»
…Вот одна из них упала на пол,
закатилась, —
затаилась под кровать…
За окошком дождик мерно капал, –
может по́слан
твою душу отпевать?..
«…Эта боль,
как наказанье свыше, –
му́ка нищего, молящего любви,
час придёт
слова мои услышать…
Впрочем, — это будете не вы…»
Карандаш в руке…
и быстро в рот
горсть «смешинок»...вздох...туман...
Росчерком начертано на взлёт
её имя — заключительный роман….
Пальцы враз не разомкнёшь —
дописать успеть! — до дна…
В свой последний путь идёшь,
словно схимница — ОДНА….
Покаяние, —
на миг, как будто спо́лох,
злую скорбь деля напополам,
вспышкой опали́т прозренья порох:
«Что ж оставлю я своим сынам?!!..»
…Нет……забыть…уснуть…
……СПАСТИСЬ!.......
на бумаге: «Господи...я СТРУСИЛА», –
а ДУША………уже летела вниз,
как слезинка по щеке —
немая бусинка….
Послесловие:
Стихо не посвящалось Марине Цветаевой, вообще оно о человеческом равнодушии, духовной близорукости и жестокосердии, вкупе, как и о том, насколько уязвим, хрупок и непрочен человек внутри. Насколько легко его можно сломать. Хотя и немало таких, стойкости и выносливости которых можно позавидовать. К ним можно причислить и Марину Цветаеву — то, что пришлось пережить этой удивительной женщине-поэту невозможно описать никакими эпитетами. Однако, как не старалась она противоборствовать трагическим жизненным обстоятельствам, арест дочери и мужа сломили её окончательно... 6 июля 1941 года муж Цветаевой, — этот больной, изувеченный пытками человек, который всего пару лет назад переживал радужные иллюзии относительно светлых идей и устремлений народившейся новой страны Советов, был приговорён ею к расстрелу. 31 августа заклеймённая подозрениями в "немецком шпионаже" великая русская поэтесса добровольно ставит точку в жестокой истории своей непростой жизни. Истинная красота и духовность беспомощны существовать по соседству с паранойей и садизмом — это исключено.
Дочь поэтессы Ариадна была реабилитирована только в 1955 году.
Марина Цветаева — Але (читает Мария Миронова)
Олег Чухонцев. Без хозяина...
Без хозяина сад заглох, кутал розу — стоит крапива, в ви́ку выродился горох, и гуляет чертополох там, где вишня росла и слива...
А за свалкою у леска́ из возгонок перегорелых наркоты и змеевика граммофончик звенит вьюнка в инфернальных уже пределах.
Страшно мал, но велик зело́, ибо в царстве теней пригрелся, пожирающий знак зеро... Вот и думай, мутант прогресса, что же будет после всего, после сныти, болота, леса...
