Двадцать пёрышек за плечами — облетели, – пора линять... Я иду, шевелю ключами, люди пялятся на меня. В уши — музыку... Лейся, песня! голос плавится заводной, – нам, казалось, так сложно вместе — но ещё тяжелей одной...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Аля Кудряшева. Двадцать пёрышек...)
её Душа
В безвременье
шествуя долгие дни
туда,
где покой дивный берег сулит,
в мятежном порыве сломав два крыла,
ты посох терпения в руки взяла….
Таков, видно, каторжный выпал удел —
вдали горизонта,
что мрачно темнел,
торжественно слышались колокола,
чтоб путь непростой ты осилить могла.
Ты шла по дорогам, сдирая ступни,
к ходьбе не привыкшие были они, –
нет смысла оплакивать горечь потери,
и были ли крылья?.. Никто не поверит.
Никто не поверит — осудит ли кто,
за то, что не канула в общий поток,
а ввысь — к облакам, презирая пожар,
ты в небо стремилась, как глупый Икар.
Казалось,
что будет оттуда видней
твой край обетованный —
тучность полей,
манящая гладью воды синева
морей неохватных. Средь них острова,
где райские кущи любовно сплелись
с иллюзией Мира
и напились
чистейшей росы из источников грёз,
окутанных шлейфом
амброзии роз…
Но врезавшись в острые прутья греха,
что плотным кольцом ограждают верха́,
надменные крылья свои обломав, —
ты рухнула вниз, красоты не познав.
Не знать бы вершин и не ведать о том,
как больно и ко́лко шагать босиком!
А то, о чём знала случайно и вскользь,
волнительной песней из уст излилось...
Печален урок беспристрастной судьбы,
высокой мечте — обезглавленной быть, –
восторженность мнит неземные пути,
а к счастью по воздуху не пройти…
И вот продираешься — еле жива —
сквозь гнусные козни и злые слова,
и бьётся внутри,
как дитя, чуть дыша,
молвой
обескрыленная Душа…
Послесловие:
Эннио Морриконе – Chi Mai (Кто Когда-либо) исполняет Монах Авель. Вечная музыка… На мотив этой великолепной завораживающей композиции композитора вдохновило знаменитое адажио из концерта для гобоя ре минор Алессандро Марчелло — в переложении Иоганна Себастьяна Баха для клавира. Его элементы Морриконе опробовал ещё в 1968 году, в спагетти-вестерне Серджио Корбуччи "Великое безмолвие". В 1971 году на экраны вышел итальянский фильм "Maddalena" — трагическая love story женщины с непростой судьбой к священнику, давшему обет безбрачия; снял его польский режиссёр Ежи Кавалерович, а главную роль сыграла Лиза Гастони. Затем в её исполнении мелодия Эннио Морриконе прозвучала уже как песня... Слова к ней написал Карло Нистри. Песня называлась...Idiota (Идиот). Хотя это слово звучало только в самом конце. "Chi Mai" в исполнении Лизы Гастони: Chi mai, chi t'amera come ti amo? Solo io, solo io, solo io t'amo... E solo io, solo io, solo io ti do Si. Solo io, solo io, solo io... Chi? Chi? Chi mai? Chi? Idiota!
И во всём мире эту мелодию стали называть по первым словам припева — Сhi mai ("Кто когда-либо"). У нас эта божественная музыка стала хитом после выхода на широкие экраны фильма Жоржа Лотнера "Профессионал" с Жан-Полем Бельмондо в главной роли; фильм был снят в 1981 году по мотивам романа Патрика Александера «Смерть раненого зверя с тонкой кожей».
Аля Кудряшева. Двадцать пёрышек...
Двадцать пёрышек за плечами — облетели, пора линять.
Я иду, шевелю ключами, люди пялятся на меня.
В уши — музыку... Лейся, песня! голос плавится заводной,
нам, казалось, так сложно вместе — но ещё тяжелей одной...
Выходи уж на связь с эфиром, слышишь, ты, — я тебя люблю.
Продавец из ларька с кефиром называет меня «верблюд».
«Подходи, — говорит, — родная, выбирай для себя еду».
Если я и себя не знаю, то зачем я к нему пойду?
Воздух — синий с привкусом яблок, бьёт испариной лучевой.
Я живу пока по ноябрь — получается ничего.
Я хорошая. Плеер — shuffle. Сочиняю в метро стихи
и вяжу тебе серый шарфик из акриловой чепухи.
Надо мной распростёрся город — прямо чувствую, как дрожит,
запиваю четверг кагором, чтобы пятницу пережить,
дни меняются торопливо, снег прозрачен, дожди мокры́, –
запиваю субботу пивом, Lowenbraim’oм, — не хухры́!
Я дышу табаком дешёвым, неподвижным смеюсь лицом.
Ничего ещё, Кудряшова, в целом держишься молодцом!
Скоро сессия, зарубежка, сдашь — не сдашь, тут пойди пойми,
говорят, по утрам пробежка помогает постигнуть мир, –
ведь не сдашь — и катись колбаской, и прошедшего не вернёшь,
так что лучше учи албанский и не парься чужой хернёй.
То ли дело вскочить, подняться, позабыть обо всём совсем,
ведь тебе ещё девятнадцать... а ему уже двадцать семь, –
у него есть жена и дети, он шагает путём своим —
почему же на целом свете тебе дышится только им?
На карнизе пригрелась кошка, сочиняю письмо себе,
я комок леденелой крошки в задыхающейся трубе.
Говорить — это всё, что можешь, говоришь все равно не то,
так размазывай плач по роже, бейся лобиком в монитор.
И, давайте, вдвоём катитесь, ждёт холодная пустота, –
просто вы никак не хотите быть счастливыми просто так.
Просто чуять струной подвздошной, что уже не страшна стена,
просто стиснуть с утра ладошки и от радости застонать.
Нет, вы будете до рассвета, выводя из себя семью,
выводить километры бреда в перегревшемся Ай-Си-Кью.
И рассвет по мозгам — дубиной, все дороги приводят в Рим.
«Ну, спокойной ночи, любимый. Значит, завтра договорим».
А машины асфальты сжирают, как сжирает дрова огонь,
двадцать первый листок — журавлик, приземлившийся на ладонь.
Я хорошая — даже очень — только глупая, как кирпич.
Раз уж выбрал меня средь прочих — так изволь уж теперь, терпи.
Выбрал, выбрал... и, между прочим, — не ругал ведь судьбу свою.
Мы ведь можем, если захочем, быть счастливыми. Зуб даю!
