Мой дед Василий сапоги тачал.
И душегрейку теплую овечью,
Он даже жарким летом не снимал.
А за стеной, в сенях, телок мычал.
А баба Настя вечно с чугунами,
С ухватами, крутилась день-деньской.
В углу дежа пыхтела под парами,
Как паровоз на станции сквозной,
И запах чабреца густой, хмельной.
А нас с братухой Сашкой, летом праздным,
Подкидывали им набраться сил.
А дядька, чьим я именем был назван,
Он, кстати, ненамного старше был,
Всегда нас беззастенчиво дурил.
К примеру, помню, как тайком в сарайке
Мы с Сашкою, по мере наших сил,
Держали за рога козу-бодайку,
А дядька, как умел, ее доил,
За то, что я в разодранной рубашке,
Летал за Сашкой следом по углам,
Он мне давал глоток, глоточек – Сашке,
А остальное тут же выпивал.
Попробуй докажи, что смухлевал.
Но мы не обижались. И в Карае
Рыбачили, купались день-деньской,
А лето, незаметно улетая
Сквозь щель в заборе, с тайною доской,
Еще не наполняло грудь тоской.
И всё казалось в этом мире вечным:
И бабушка, и дедушка, и мы,
И маленький сверчок-скрипач за печкой,
Волшебник старичок, хозяин тьмы...
Но всё прошло, настали дни зимы.
|
